И вот его бывший приказчик, краснощекий, упитанный, с сознанием своего достоинства, сидел в квартире Брозовских, олицетворяя собой истинного главу фирмы. Разговаривал господин Гюнермарк сейчас совсем не так, как прежде с клиентами; он тщательно осмотрел небольшой радиоприемник, который Вальтер все-таки смастерил на досуге. Прежде всего проверил настройку. Беседовать с ним, сохраняя выдержку и спокойствие, было для Брозовских выше их сил.
Минна вскоре устала слушать нескончаемый поток слов о прекрасных поездках в норвежские фиорды и на лазурную Адриатику, о наконец пробудившейся Германии и немецком трудолюбии, об избавлении от процентной кабалы, о великогерманском рейхе, о немецкой продукции, о разгромленной финансовой олигархии и прервала его:
— Скажите же наконец, что вы от нас хотите, зачем вы, собственно, пришли, господин Гюнермарк?
— И вы еще спрашиваете? Разве вы сами не чувствуете, что вы с каждым годом все больше и больше изолируетесь? И вместо того чтобы признать свою неправоту, ваш муж выступает с надгробными речами.
— Мы всегда шли прямой дорогой. И когда умирает порядочный человек, его не закапывают, как собаку. Неправедно поступали другие, а неправость к добру не ведет, — закончила Минна несколько громче, нежели намеревалась.
Либо этот человек ничего не понял, либо не хотел дать маху.
— Фюрер снял все ограничения на прием в национал-социалистские организации, — сказал он вежливо. — Все национальные силы призваны вступать к нам. Вам тоже представляется шанс. А с тем, что после всего еще останется, — он повысил голос, — мы рассчитаемся. Беспощадно. Смотрите не опоздайте. Хайль Гитлер!
Вставая, он оперся о стол и скомкал скатерть прежде, чем выбросил вперед руку в нацистском приветствии. Он был раздражен и не хотел этого показывать.
— Будьте здоровы, — сказала Минна и, выждав, пока гость покинет дом, поправила сползшую скатерть.
В последние дни Отто, как и отец, то и дело выходил во двор, разглядывал желтые пятна на задней стене дома и беспокойно бродил взад и вперед.
Мать выжидательно наблюдала за ним. Суровое выражение лица и взгляда, которые она бросала на сына, словно приказывали: «Да действуй же скорее, нельзя медлить!» Порой ему хотелось, чтобы она высказала вслух свои мысли, посоветовала что-нибудь. Но Минна всегда была скупа на слова. Как бы случайно остановившись возле крольчатника, она лишь сказала, что кролики еще больше прогрызли дыру в глиняной стене. Поманив животных к себе пучком клевера, мать молча посмотрела на Отто и подбоченилась.
Сын, стоя посреди двора, тоже подбоченился и сказал, что для ремонта штукатурки на фасаде ему понадобится длинная лестница и немного цемента.
Отто купил мешок извести, ведро цемента, Вальтер принес гравия, и братья начали с того, что замазали облупленный фасад дома. Вальтер притащил также большую, похожую на снарядную гильзу, жестяную банку из-под карамели, выброшенную лавочником. Теперь конфеты хранили в стеклянных банках.
Знамя по-прежнему отливало огненным глянцем. Туго свернутое и зашитое в клеенку, оно точно уместилось в цилиндрическую жестяную банку. Четыре пары рук прикоснулись к нему, прощаясь, прежде чем Вальтер запаял крышку. Шесть горящих глаз оставались сухими, увлажнились только материнские. Испуганно оглянувшись, словно кто-то мог увидеть слезинки на ее лице, Минна вытерла глаза фартуком.
Брозовский сам светил карбидным фонариком; Отто выломал подгнившие доски крольчатника, примыкавшие к стене. Когда в нишу опустилась банка, кролики ринулись в нижний этаж и забились в угол. Вальтер влез в крольчатник с ведром цементного раствора и замазал нишу сверху. Потом твердая рабочая рука Отто быстро заделала отверстие снизу. Несколько ящичных дощечек заменили выломанные. Кролики обнюхивали свежую солому. Клетка обрела обычный вид. Минна подбросила животным еще немного корма.