Через три дня, хотя температура еще не спала, он открыл глаза. Взгляд его был ясен.
Минна сложила руки. Она думала о горящем Брест-Литовске, о других советских городах и селах, охваченных огнем, об ужасах новой войны, о Рюдигере и Гаммере, о Криворожском знамени…
«Пускай узнает обо всем, — решила она, — теперь это его не убьет, он одолел болезнь, ему необходимо знать».
— Нацисты вторглись в Советский Союз, — сказала Минна.
Пересохшие, потрескавшиеся губы больного раскрылись. Из груди его вырвался долгий мучительный стон, пылающее лицо побледнело. Положив руку ему на лоб, Минна почувствовала холодную кожу.
— Это будет их концом, — сказала она, — на этом они свернут себе шею.
Он сам, без ее помощи, сел в кровати. Его бугристый лоб, заросшие рыжеватой щетиной щеки, покрытый шрамами череп, полуоткрытый рот, в котором виднелось лишь несколько зубов, — все напряглось, подтянулось. Минна воочию увидела, как в нем прибывают силы.
Брозовский справился не только с болезнью, он преодолел и слабость своих разбитых суставов. Отказавшись от помощи Вольфрума, он сам надел чистую рубашку.
Он рассмеялся. Желчно, горько, язвительно, с чувством превосходства.
— Пусть попробуют! — сказал он.
Через неделю ему удалось установить первую связь. Он разыскал того горняка, который вскоре после его возвращения из Лихтенбургского лагеря сказал ему: «Подожди, ты еще нам пригодишься». Вот и дождался Брозовский своего часа. С утра до вечера он был теперь на ногах. Цонкель заявил ему, что готов сотрудничать, он даже настаивал на этом.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Четвертый год Цонкель служил в частной фирме по строительству железнодорожных путей. Работа ему давалась очень тяжело. Не имея специальности, он устроился грузчиком; в конце первого же месяца, перекладывая рельсы, он надорвался и с грыжей попал в больницу.
В ноябре ему удалось избежать отправки на восток лишь благодаря плевриту, свалившему его опять на больничную койку; Цонкель лежал с температурой сорок в тот день, когда его бригада путейщиков, включенная в состав «организации Тодт»[9], грузила в эшелон инструмент и оборудование.
Товарищи по работе писали ему из Смоленска:
«Тебе повезло, старина. Мы укладываем здесь новое полотно. Даже насыпь приходится делать заново. Мостов больше не существует, рельсы скручены, словно пружины. В общем, люфтваффе поработала что надо; такого ты еще не видал. Но и наш брат иногда взлетает здесь на небо, как, например, Франц Лютер. Он угодил киркой по партизанской мине…»
У Цонкеля побежали мурашки по спине, когда он прочитал это.
Боясь, что после выхода из больницы его немедленно мобилизуют, он еще перед тем, как врач закрыл ему бюллетень, сделал попытку устроиться в дорожную колонну Галле-Гетштедтской железной дороги. Но его туда не приняли.
— Теперь у нас все работы выполняют пленные, — сказал дорожный мастер. — Зря нам, что ли, русских навезли? Их как песчинок на дне моря. Получаем по потребности. Вот кто нам нужен, так это технический персонал. Но ведь вы не специалист… А вообще-то какой немец станет теперь вкалывать?
Из Гетштедта в Гербштедт Цонкель отправился по шпалам. Выпал снег. На путях работало более ста военнопленных. Часовые крикнули Цонкелю, чтобы он сошел с полотна. За штабелем шпал, прямо на голой земле, лежало несколько больных.
— Убирайся-ка отсюда, благодетель, не считай ворон, — прикрикнул на него унтер-офицер. — Здесь подыхают лишние дармоеды.
Дома Цонкель сказал жене:
— Нацисты обращаются с людьми, как с отбросами. Если только Гитлер выиграет войну, нас заставят вытягиваться в струнку перед каждым телеграфным столбом. Но они ее не выиграют, блицкриг уже провалился.
Жена промолчала.
— Я должен найти работу как можно быстрее. И поблизости. Все равно какую. Иначе будет плохо. Схожу-ка к Шунке, может, что-нибудь придумает.
— Шунке… откуда ему знать, где есть работа? — возразила жена. — Лучше не связывайся.
После изгнания из ратуши Цонкель долго не мог найти работы. Ему отказали даже на шахте, причем в то время, когда Вольфрума и старшего сына Брозовского снова приняли на работу.
Как только сумма не выплаченного Цонкелем земельного налога достигла почти четырехсот марок, Фейгель распорядился о принудительной продаже участка с торгов. Выручил Цонкеля родственник его жены, одолживший ему деньги на выкуп закладной.