Минна посоветовала мужу выждать. Гетштедтский знакомый снова передал Брозовскому привет и еще одну самокрутку.
— Можешь быть уверен в нем, Отто, — сказал он. — А ты ничего не хочешь передать?
В ответ Брозовский тоже передал самокрутку.
Они встретились в маленькой квартире в Эйслебене. Высокий плечистый человек в очках с толстыми стеклами крепко пожал руку Отто и испытующе посмотрел на него.
— Ничего, все нормально, — сказал он в ответ на извинения Брозовского, — мы ведь тоже тебя прощупывали.
Разговор их продолжался два часа.
— Партия существовала все время, — ответил товарищ на вопрос Брозовского, — но одного существования теперь мало. Мы должны активизировать работу. И начнем ее на заводах, шахтах, в лагерях для депортированных, а также среди солдат. Подпольщиков надо обеспечивать жильем, продуктовыми карточками, деньгами, одеждой. Я дам тебе адреса нескольких явок. Дела, как видишь, идут.
Они условились о встрече и выработали код для передачи сведений. Товарищ, оказавшийся руководителем Средненемецкой антифашистской рабочей группы, оптимистически проанализировал обстановку и в заключение сказал:
— Насколько можно судить, позиции Гитлера значительно ухудшились. Но он еще стоит на ногах, гвардия его палачей пока свирепствует. Борьба предстоит нелегкая.
Брозовский набил полную пазуху листовками. Не рискуя возвращаться домой автобусом, он пять часов шел пешком.
Через полгода вокруг Гербштедта — на шахтах и металлургических заводах, в лагерях военнопленных — уже существовала пусть еще тонкая, но прочная сеть Средненемецкой антифашистской рабочей группы; существовала и сильная организация среди депортированных рабочих.
За эти полгода изменилось многое. Немецкая армия застряла на Кавказе. Однообразно-торжественные «экстренные сводки» прекратились. Радио то и дело рявкало: «Сталинград должен пасть!» Но Сталинград не пал.
Зато пало много немецких солдат. На последних страницах газет, где печатают объявления, все больше и больше места стали занимать фамилии в жирных черных рамках.
Тридцатого ноября, за день до того, как новый преемник Альвенслебена, крейслейтер Зауэр, вызвал к себе в Эйслебен на Клостерштрассе редактора газеты и зачитал ему декрет министра пропаганды, запрещающий впредь принимать от граждан траурные объявления об убитых на фронте, в сортировочной Вицтумской шахты между Шунке и Бинертом произошел следующий разговор.
— Вашего рейхсмаршала Геринга, — сказал Шунке, — теперь можно называть олухом. Он сам заявил, что если хоть одна бомба упадет на немецкие города, то пусть все назовут его олухом. Так оно и есть. Не станет же он нарушать данное им слово. Каждую ночь американцы с англичанами бомбят наши города. Куда девалась люфтваффе? В сводках упоминают какие-то названия: Клецкая, Калач, — но ведь это далеко за линией фронта. Что происходит?
Бинерт жевал кончики длинных усов, похожих на два мотка проволоки.
— Кто олух? Наш рейхсмаршал? Где он, говоришь? За фронтом?.. Ты где этого набрался, а? Слушаешь вражеское радио? Распространяешь слухи, брюзжишь и сеешь недовольство? Я тебе припомню! Я такой рапорт напишу!
— Так ведь об этом пишут газеты…
— Знаю я твои газеты: бим-бим-бим-бом! Говорит Лондон. Бим-бим-бим-бом! Запомни, каждый, у кого болтается язык!..
Спотыкаясь о рельсы и сверкающие маслом пластинки, Бинерт побежал от сортировочной площадки к зданию управления Вицтумской шахты.
Шунке глядел вслед надсмотрщику. Не выдержав темпов работы, введенных нацистами, Шунке получил тяжелое увечье и как полуинвалид работал теперь на сортировке. Ольга Бинерт с годами добилась своего. Бартелю больше не удавалось одерживать верх над ней. Эдуарда перевели на наземные работы, назначив контролером рудооткатки, и Шунке был вынужден день-деньской выслушивать его стратегические мысли: как надо выигрывать сражения и сотнями тысяч убивать русских. Мысли эти зарождались у Бинерта, по его собственному уверению, во время просмотра еженедельных выпусков кинохроники. Кино он посещал с такой регулярностью, что киномеханик не начинал сеанса, пока Бинерт не усаживался на свое место.
Через час Шунке арестовали. Двое мрачных субъектов, конвоировавших его, лишних слов не тратили. Когда садились в машину, один из них коварным ударом под колено сбил Шунке с ног.
О его аресте Минне сообщила Кетэ Вольфрум, встретив ее в городе, а сама она узнала об этом от мужа. Украинцы, работавшие на сортировочном дворе вместе с Шунке, рассказали Вольфруму о случившемся.
Вольфрум рассвирепел: