Брозовский догнал поляков у рынка, на углу Гетштедтской улицы. Старший плакал и пытался остановить кровь.
— Вам нужна картошка? Пойдемте!
У самих Брозовских ее было немного: осенью им выдали пока лишь половину зимнего пайка. Но Отто привел поляков к себе домой и насыпал им небольшой мешок.
— Здесь фунтов двадцать, на неделю вам хватит.
Он пожал им руки.
— Ты камрад, ты хорош камрад, — сказал поляк, когда Брозовский сунул ему в карман деньги, которыми тот хотел расплатиться.
— Не надо, друг. Сталинград! Вы слышали о нем? Этим сволочам недолго осталось размахивать кулаками. — Брозовский дал рабочим несколько листовок на польском языке. Взволнованные, они ушли, а он уселся дочитывать газету.
— Будь осторожнее, ты становишься слишком безрассудным, — остерегла его жена. — Не теряй выдержки, если не все идет так быстро, как тебе хочется. Не забывай, что случилось с Шунке…
Он только взглянул на нее поверх очков. Она поняла. Никаких слов больше не требовалось.
В воскресенье, перед рождеством, произошла сенсация. Сборщики пожертвований в фонд «Зимней помощи» предприняли генеральное наступление на кошельки горожан. Церемония сбора была на сей раз поставлена на широкую ногу: концерт на площади, шествие отрядов «юных нацистов» и младших школьников с барабанным боем… Постучались даже к Брозовским.
— Пожертвуйте, что можете: белье, меха, платья, костюмы, — объявила сборщица, улыбаясь. — Все пригодится.
Минна внесла десять пфеннигов. Сборщица, не глядя, бросила монету в копилку. Ей не терпелось сообщить важную новость.
— Слышали?..
Нет, они ничего не слышали и получили новость «горяченькой»: Ольгу Бинерт освободили от занимаемой ею должности руководителя Женского союза.
Минна сложила руки под фартуком.
— Вот это да… Кто же будет на ее месте?
— О-о, кто-нибудь найдется. Скорее всего, фрау Бартель… — Шепот перешел в торжествующе-язвительную скороговорку.
Вся эта история всплыла наружу благодаря длинному языку жены Бартеля. Несмотря на строжайший приказ — помалкивать, она болтала по всему городу о том, как дорого обходятся шикарные свадьбы… Ее даже не остановил выговор, полученный от гаулейтерши Женского союза. В кассе оказался недочет…
Жена оберфарштейгера мстила Ольге Бинерт по крупному счету. За все. За многолетнее унижение и за предположение — хотя и трудно доказуемое, — что между оберфарштейгером и Ольгой Бинерт что-то было. Правда, ей не удалось когда-либо застать эту парочку вместе, но мало ли что… И вот соперница низвержена.
Сборщики провели в этот день большую работу. Всем, кто еще не знал главной новости, ее сообщали громко либо вполголоса на ухо.
Неделями к Бинертам никто не заглядывал. За покупками ходила Линда. Ее мать не покидала дом. Когда к ним подъехала подвода за различными вещами, ортсгруппенлейтер конфисковал вдобавок ценные предметы и меха, принадлежавшие Линде: шубу из меха полярной лисицы, норвежское покрывало из шкуры северного оленя, каракулевую шкурку и шкатулку из кованого серебра. Линда кричала, что это — подарок, присланный ей мужем из Флоренции. Ольге Бинерт пришлось отнести вещи на подводу и явиться в ратушу для подписания протокола.
С начала февраля Брозовский вдруг заметил, что многие знакомые снова стали здороваться с ним.
Радиоприемничек у него был не ахти какой, но самые важные сообщения Брозовский слушал и днем и ночью. Он слышал, как Геринг с пафосом крикнул в микрофон: «…и возвести там, что ты видел нас лежащими здесь, как то повелел закон!»
Не один Отто слышал эти слова. Их слышали миллионы, слышал и противник. Миллионы узнали о том, что в мороз и пургу, под разрывы советских снарядов, под грохот советских танков, между Волгой и Доном погибли сотни тысяч немецких солдат.
Врач из больницы тоже услышал. Встретив Брозовского на улице, он поздоровался с ним.
— Что вы об этом думаете? — Глаза его холодно поблескивали за тонкими стеклами.
— Зима… — осторожно ответил Брозовский.
— Думаете, зима?..
Фронт продвигался на запад. Бои шли под Ростовом и Харьковом. В газетах опять замелькали названия городов, известных еще по первому году войны: Вязьма, Орел, Курск…
Возник новый термин «тотальная мобилизация». Снова пошли собрания, демонстрации, радиотрескотня. «Воле фюрера мы все послушны!» — пыжился Геббельс.
Брозовского вызвали на биржу труда. К его удивлению, чиновники были приветливы; ему сообщили, что он годен к трудовой повинности и направляется на Вицтумскую шахту сортировщиком. Бартель поставил его на место арестованного Шунке.