— Я думаю, пяти лет войны с нас вполне хватит, — горячо сказал Брозовский.
— А как вы можете выпутаться из нее? Война есть война. Она продолжается независимо от нашего желания. Здесь уж ничего не поделаешь.
— Если каждый будет так рассуждать, то — конечно.
— А как рассуждаете вы? — в упор выпалил толстяк.
Брозовский не сразу нашелся.
— Я думаю так, как должен думать каждый разумный человек, — уклончиво ответил он.
— Это — пустые слова.
— Людям надоело! — взорвался Брозовский. — Бесконечные бомбежки, воздушные тревоги…
Он спохватился, поняв, что толстяк провоцирует его. «Зачем я ввязался в этот никчемный разговор о холодной осени и погибшем от дождей урожае? — думал он. — Минна сказала, что мы должны работать еще больше. Да, но только не таким дурацким способом», — укорял он себя.
Листовки он распространял без единой осечки. У него выработалась такая ловкость, что он доставлял листовку к месту назначения почти с сомнамбулической точностью и уверенностью. Товарищ в Клостермансфельде тоже был молодцом. Аккуратно и без проволочек он передавал дальше все, что получал.
— Бомбы, бомбы… Знаете ли, у генералов, которые двадцатого июля взялись за бомбы, чтобы избавиться от Гитлера, были такие же мысли: им тоже надоело, — усмехнувшись, сказал толстяк. — И что же?..
— Это не выход… — Брозовский заколебался, стоит ли говорить дальше. Он мгновенно почуял ловушку, в которую его заманил собеседник.
— А вы знаете иной? — Это прозвучало вполне добродушно. Толстяк явно забавлялся.
— Что вам на это сказать…
— Не знаете. Еще бы! Когда нужно ответить точно и определенно, никто не знает, что говорить. Я неправ?.. — Толстяк нетерпеливо ждал ответа.
— Почему же! Кое-что можно сказать…
Якобы спавший рабочий, потягиваясь, стукнул кованными ботинками по отопительной трубе под лавкой.
Толстяк усмехнулся над этой неловкой попыткой предостеречь загнанную в тупик жертву.
Брозовский поднял голову. Проводница округлившимися от страха глазами посмотрела на него из-за спины толстяка и подмигнула. Брозовский насторожился. Она дважды чуть повела головой в сторону сидевшего рядом с ней толстяка.
Но и шпик отнюдь не зевал. Он видел все, что делали четверо людей, находившихся в купе. Не ускользнуло от него даже то, что у читавшей журнал женщины дрожали руки. Прокашливаясь, он словно нечаянно толкнул коленом проводницу. Та испуганно отпрянула.
«Вот собака!» — подумала она и, отвернувшись, стала смотреть в окно. Толстяк тоже чуть повернулся и оттопыренным задним карманом брюк коснулся бедра проводницы. Она почувствовала твердый предмет.
У нее вдруг сильно забилось сердце. Она боялась. Теперь он опять приведет ее к начальнику станции, в боковую комнату, и станет читать нотацию. Это случалось раз или два каждый квартал. Как правило, если его охота успешно заканчивалась. Летом он, бывало, «ловил» нескольких человек за рейс, и в такие дни требовал от нее содействия. Ей всякий раз удавалось откупаться, но какой ценой…
Проводница тряхнула головой и в отчаянии прижала кулаки к глазам. Ничего не видеть. Не думать об этом… Когда ее муж приезжал последний раз в отпуск, она вдоволь выплакалась у него на груди; он удивленно спрашивал, что с ней, но она не осмелилась признаться ему во всем.
— Гетштедт! — крикнула она, распахивая дверь.
— Подождите, минутку. Не торопитесь. Война еще не кончилась, — почти приятельским тоном обратился шпик к Брозовскому, когда тот вместе с другими пассажирами двинулся к выходу.
Брозовский почувствовал, как сильная рука стиснула его запястье. Только сейчас он понял, что проводница предостерегала его.
— Гетштедт!.. Гетштедт! — выкрикивала она, спустившись на перрон. — Освобождайте вагоны!
Брозовский заставил себя сохранять спокойствие. Как глупо получилось, — думал он. — И кого же он убедил? Ни один из четырех не промолвил ни словечка, каждый сидел, как воды в рот набрав. Только толстяк посочувствовал ему, и он, как желторотый новичок, клюнул на эту приманку.
— Теперь — марш из вагона! Шагай впереди меня, к служебному входу.
Толстяк заговорил совершенно иным тоном.
Этот тон был знаком Брозовскому. Он не попытался оказывать сопротивление, — напрасное дело. Одним взглядом он оценил обстановку на перроне: парные патрули фольксштурма, полиция и усиленные наряды гестаповцев, которых сразу выдавала их деланная манера держаться как можно неприметнее.