Рабочий в кованых ботинках, покидая перрон, еще раз оглянулся на Брозовского; его долгий взгляд говорил, что он все понял. Взволнованная женщина, ехавшая с ними в купе, что-то шепнула рабочему и поспешила прочь. Последнее, что Брозовский видел на перроне, — было ее испуганное лицо.
На пороге гестаповской «дежурки» толстяк дал ему коленом под зад и, махнув рукой коллегам в комнате, ушел обратно на перрон. Брозовский налетел на стол. Прежде чем он успел оглядеться, две или три пары рук сорвали с него одежду. Один из гестаповцев стащил ему через голову куртку, обыскал карманы, отпорол подкладку и, осмотрев бумажник, остался неудовлетворенным.
— Имя, фамилия, специальность, адрес…
Брозовский едва успевал отвечать. Гестаповец, осмотревший бумажник, пощелкивал ногтем по удостоверению личности. Это было все, что лежало в бумажнике.
Брозовский, в одних кальсонах, стоял посреди комнаты, когда вернулся толстяк вместе с проводницей.
— Личность знакомая, — крикнул ему гестаповец, державший удостоверение Брозовского. — Старая гвардия, уже прошел один курс лечения; да, видно, мало оказалось, потребовался второй.
— Вот как?.. Великолепно! — Толстяк с удовольствием потер руки и прежде, чем усесться за писание протокола, закурил сигару. — На этот раз возни с ним не будет. — Он весело засмеялся. — Безупречные свидетели слышали каждое слово и могут, не сходя с места, все подписать… Не правда ли, фрау Эли?
Молодая женщина, сдерживая слезы, проглотила комок, подступивший к горлу.
Брозовского поразило, с какой легкостью толстяк изложил на бумаге весь их разговор, слово в слово, — с некоторыми, впрочем, добавлениями. Проводницу заставляли подписывать каждую фразу отдельно. В одном случае она отказалась.
— Этого я не слышала…
— Вы слышали гораздо больше. Смотрите у меня!
Но она не подписала.
— Этого я не слышала. Он не говорил про фюрера.
— Да ну-у-у?
Толстяк рассмеялся. Это прозвучало неприятно.
Он стал долго и подробно распространяться о том, что именно хотел Брозовский сказать той или иной фразой и как ее следует истолковывать: смягчающим или же отягчающим вину образом.
В заключение он спросил проводницу:
— Скажите-ка, фрау Эли, вы знаете этого человека?
— Нет! — Женщина хотела было отступить на шаг, но наткнулась на стоявшее сзади кресло.
— В самом деле, нет?.. И того кочегара, помните, летом, вы тоже не знали, да? Стоять! — крикнул он, когда она сделала попытку присесть.
— Вы немного раскисли, да? — спросил он, видя, что она молчит. — Хотели предупредить эту свинью, не так ли? — Даже голос его звучал цинично.
Он медленно поднялся и наотмашь ударил ее по лицу своей широкой лапищей. Женщина с жалобным воем, словно смертельно раненное животное, упала навзничь на кресло и скатилась на пол.
Брозовский не знал, почему это случилось. Ему показалось, что даже один из гестаповцев сделал протестующее движение. Брозовский шагнул было к упавшей и сразу же получил такой удар под «ложечку», что у него потемнело в глазах.
Смутно, как бы издалека, донеслись до него слова:
— Эту длинноволосую каналью тоже заберите. Она, конечно, не столь важная птица, как сей тип, но несколько месяцев этапного лагеря пойдут ей лишь на пользу. Хотела предупредить негодяя, подавала ему знаки…
По полу протащили человеческое тело. Брозовский преодолел слабость. Толстяк приблизился к нему вплотную, повернул его дважды и вполне добродушно сказал:
— Так, так, Брозовский…
— Если не ошибаюсь, этот праведник уже не раз сидел за решеткой, — поспешил кто-то проинформировать толстяка.
— Об этом он расскажет сам. Мы еще с полчасика с ним побеседуем.
Полураздетого Брозовского поставили к обитой жестью двери. Позднее он никак не мог вспомнить, что в этот момент было с проводницей: лежала ли она уже на полу, или ее все еще заставляли подписывать протокол. Не помнил он также, была ли обитая жестью дверь в этом же помещении или в другом. Он вообще ничего больше не помнил.
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
О том, что случилось несчастье, Минна догадалась, как только в их притихший дом нагрянули с ночным обыском.
Уже несколько месяцев они жили вдвоем во всем доме. Невестка с внуком переехала к своему отцу, где после смерти матери вела хозяйство. Минна не подавала виду, что скучает по малышу. Она все чаще и чаще бродила как неприкаянная по комнатам, вытирая тряпкой пыль то здесь, то там; присаживалась на минутку-другую и тихонько постанывала. Однажды она застала мужа в сарае, когда он чинил сломавшееся колесо у игрушечной тачки, оставшейся после отъезда внука. Дед подарил ее мальчику в день рождения, когда ему исполнилось четыре года. Увидев Минну, Брозовский отложил игрушку в сторону и, вздыхая, поплелся в дом.