— Пошли, не будьте дураком! Такое путешествие надо обмыть.
— Конечно, дураком быть не надо, — смеясь, подтвердил сидевший напротив баварец.
Когда толстяк понял, что его карта бита, он перешел в атаку, особенно на Рюдигера, который так ловко провел его.
— Пока вы еще не за границей, милейший, пока вы еще в Германии. Здесь действуют наши законы!
Он угрожающе поднялся и загородил своей тушей вход в купе.
— Не волнуйтесь, мы люди степенные и к крайним мерам сразу не прибегаем. А вы могли бы облегчить себе задачу. Еще на вокзале в Берлине вы должны были понять, что игра не стоит свеч. Здесь одни горняки. Такие орешки вам не по зубам. — Рюдигер вежливо улыбнулся, а баварец добавил: — И валюты не везем. Одни билеты. Вот, не угодно ли взглянуть?
Он сунул ему под нос свои мозолистые руки. По вагону разнесся такой хохот, что даже пассажиры соседних купе выглянули в коридор. Зато проверка на границе превратилась в сущее издевательство.
Сутки езды через Польшу прошли спокойнее. Но ехали опять под надзором. Осторожно и сдержанно беседовали с крестьянами и горожанами, с женщинами, рабочими, железнодорожниками и священниками. Какой-то расплывшийся скотопромышленник стал отговаривать их от поездки, предупреждая, что страна, в которую они едут, дикая. Они украдкой переглянулись. Откуда ему это известно?
Скотопромышленник стал доказывать, что Киевщина и вообще Украина — исконно польские земли; поносил большевиков и немецких коммунистов, а баварцу, который под конец не выдержал и обозвал его дерьмом, пригрозил расправой.
Рюдигер понял, что беды не миновать, и сильно наступил баварцу на ногу. Но тот и бровью не повел.
— Где вы научились говорить по-немецки? На Украине? Поставляя скот немецкому командованию?
— Не забудьте — вы в Польше, уважаемый. Здесь действуют наши законы.
Такого сходства Рюдигер, признаться, не ожидал. Скотопромышленник говорил теперь уже на ломаном немецком языке, потом совсем перешел на польский. Все это добром не кончилось. При таможенном контроле в Стенче баварца задержали, якобы из-за неточности в паспорте. Но на рассвете двадцать горняков все-таки пересекли советскую границу.
Баварец и горняк из Саара бросились к усатому пограничнику, стоявшему между рельсами с огромным маузером на поясном ремне. Они сильно хлопали его по плечу, и пограничник отвечал им тем же. Все трое говорили на ломаном языке, мешая русские и немецкие слова. Потом баварец стал гладить блестящие пуговицы с серпом и молотом на шинели пограничника. А кончилось тем, что баварец и пограничник принялись отплясывать, как дома.
Да они и были дома. Сразу стало шумно и весело. Они не понимали слов, которыми обменивались, но жесты и объятия вполне заменяли язык. Не вмешайся руководитель делегации, баварец уже на границе оставил бы пояс и вышитые подтяжки от своего национального костюма, а кожаные шорты подвязал бы бечевкой. Позже, в одном из южных колхозов, он так и сделал. Он обменял свою национальную баварскую одежду на черкеску, а трубку и братский поцелуй — на папаху и свирель.
Рюдигер, горняк с дальних калийных копий Рёна и маленький чахоточный забойщик с Вурмских разработок не принимали участия в общем ликовании. Стоя на перроне, они взволнованно дышали. Маленький забойщик, глядя на восток, широко раскинул руки. Перед ним лежала родина свободы. Он всхлипывал, как дитя.
И наконец, после долгого пути, — большой, украшенный кумачом зал Дома Союзов, где Шверник и Фриц Геккерт обратились к горнякам с речью; потом Большой театр, где давали «Красный мак», — тут замолк и прослезился даже весельчак и балагур баварец. Рюдигер сидел, боясь пошевелиться. Здесь начиналась новая эра.
В эти дни Рюдигер иной раз сам себя не узнавал. Разве он какой-нибудь фантазер или восторженный романтик? Нет, он трезво мыслящий человек. Но то, что он здесь видел, уносило его в будущее. Гораздо дальше, чем он когда-либо смел мечтать. Он часто вспоминал о Брозовском, о Юле Гаммере, о молодом Дитрихе, о товарищах с разных мансфельдских шахт. Если бы они могли видеть, как русские рабочие строили новую жизнь…
Было холодно, все еще дул ледяной ветер. Они посещали заводы, учебные мастерские и школы. Люди в цехах носили мохнатые шапки, ватные телогрейки, стоптанные валенки и грубые рубахи; их обветренные лица и руки были в масле и копоти. Но двигались они быстро и легко, и глаза их выражали радостную уверенность и решимость.