В столовой он сидел рядом с Рыжебородым за добела выскобленным столом; вокруг сидели забойщики, откатчики, тягали, все — друзья, товарищи, и все ели борщ с бараниной, закусывая ржаным хлебом.
Вон тот великан, чуть не достававший головой до потолка, вполне мог сойти за брата Юле Гаммера. У него были такие же огромные руки и низкий рокочущий бас. Он и был его братом, несмотря на чужую речь, мягкую и задушевную. А тот вон, коренастый, с широкоскулым лицом и рубцами на лбу, то был Брозовский. Он так же держался, так же двигался, так же уверенно, рассудительно и неторопливо говорил. Рюдигер нашел всех — молодого Пауля Дитриха, старшего сына Брозовского, забойщиков, откатчиков и тягалей. Никакой разницы не было, горняки всюду оставались горняками.
Переводчика забросали вопросами. Как живут мансфельдские горняки? Каков заработок, сколько хлеба, масла, сыра можно купить на него? Почему социал-демократы голосовали за военные кредиты? Почему профсоюзы до сих пор еще не отказались от улаживания трудовых конфликтов через третейский суд и от политики соглашательства? Почему немецкие рабочие терпят это? Позволят ли они социал-демократическому правительству Германа Мюллера вооружить Германию для войны против Советской России и стерпят ли снижение расценок, которое подготавливает социал-демократический министр труда Виссель совместно с Союзом предпринимателей?
Рюдигер изнемогал от множества вопросов. Здесь, за тысячу с лишним километров от его родины, горняки спрашивали о самых насущных для немецких рабочих вещах.
Значит, эти вопросы в свое время были и для них насущными.
— Я сорок лет добываю здесь руду, — рассказывал Рыжебородый, — еще в восьмидесятых годах мой отец проходил здесь первые штольни. По четырнадцать часов за шестнадцать копеек в день. Рудник принадлежал иностранным акционерам, французам. Немцы тоже были в доле. Хватало только на черный хлеб и воду, спать приходилось тут же, в старом бараке. С пятнадцати лет я уже крутил лебедку по четырнадцать часов в день, за семь копеек. Когда я выдыхался, штейгер бил меня метром. Чтобы попасть домой, в деревню, надо было три дня идти пешком. Это бывало раз в году, и каждый раз мать белугой ревела, потому что наступал черед следующего сына впрягаться в шахтерскую лямку.
Морщины на лбу Рыжебородого превратились в глубокие борозды.
— Теперь я здесь секретарь партячейки.
— Мы сами восстановили рудники, — сказал Великан. — За годы войны и после здесь сменилось много хозяев. Французы и поляки, Петлюра и Врангель, да и немецкие генералы тоже. А теперь мы сами хозяева. — Он поднял кулаки. — Мы прогнали их всех. Один из нас стал директором. Мы им довольны. Здесь он работал, здесь и учился. Поэтому он понимает, что к чему, и знает, с какого конца браться за дело.
Директором оказался сосед Рюдигера, криворожский двойник Брозовского. Та же мягкая улыбка; точно так же смущенно улыбался Брозовский, когда речь заходила о нем.
— Пойдемте взглянем, как идет добыча, — предложил он, — от добычи зависит все остальное.
Они вышли из столовой в просторный коридор. Слева были расположены раздевалки и душевые.
— Это построили мы сами, раньше такого не было ни на одной из шахт. За пятьдесят лет криворожцы впервые могут вымыться после работы, перед тем как идти домой, — сказал директор. — Еще так много надо сделать. У нас не хватает жилья. Мы строим и строим, однако рабочих становится все больше. Никак не успеваем.
Он подошел к окну. Вдали, у подножья пологого холма, выстроились в ряд новые жилые кварталы. Он указал на них.
— Их все еще мало. Но нынче уже никто не добирается три дня пешком домой. С этим давно покончено.
Перед стенной газетой толпился народ. Одна из бригад перевыполнила план на двадцать шесть процентов.
— С тех пор как началось соревнование, добыча удвоилась, — объяснил Рыжебородый. Его палец заскользил по круто восходящей жирной кривой на диаграмме. — Это — наше предприятие! — с гордостью произнес он.
Горняки расступились, чтобы дать Рюдигеру возможность подойти к доске. Один из забойщиков потребовал перевести Рюдигеру все, что он скажет.
— Двадцать шесть процентов означают: что-то неладно с нормой. Моя бригада не из плохих, всякий подтвердит, но больше ста пятнадцати процентов мы не выжимаем. На новой врубовой машине. Знаете, что я думаю? Норму надо пересмотреть, я просто настаиваю. Вот это, — он постучал согнутым пальцем по доске, — только вводит в заблуждение. А как при этом обстоит дело с планом?