В доме на Гетштедтской улице разговор был более бурным, Бинерты любили крепкие выражения.
— А ты что? Детей бы постыдился! Срам! Тридцать пять лет все елозишь по шахте на коленях. Ничего-то ты не достиг, был дурак, дураком и остался. И дернуло же меня за тебя замуж выйти…
Жена Бинерта была статная женщина. Годы не оставили заметного следа на ее свежем гладком лице. Да и походка у нее была как у тридцатипятилетней. Бинерт рядом с ней выглядел стариком. Он сидел, съежившись, возле печки и совал скрученную полоску бумаги в огонь, чтобы прикурить.
Его дочь вертелась перед зеркалом. На деревянном подзеркальнике разместилась целая коллекция белых слоников. При словах матери молодая женщина и бровью не повела, словно ничего особенного не произошло, только заметила:
— Курт сказал, что, если он вступит в отряд штурмовиков, у него будет больше перспектив. Его шеф тоже за Гитлера, теперь все за Гитлера.
— Гитлер или кто другой — не все ли равно. Кто хочет выдвинуться, должен держать нос по ветру. Твой отец никогда не умел зарабатывать деньги. Разве не мог в молодости выучиться на горного инженера? Уж сколько я его пилила! Но из пустой бочки воды не начерпаешь.
Ольга Бинерт выразительно постучала пальцем по лбу. При этом рукава тонкой вискозной блузки чуть не лопнули на ее полных руках.
— Курт сказал, что если он примкнет сейчас, то через два года может рассчитывать на повышение. Он все еще продолжает учиться, и даже вечерами читает книги.
Дочь была грудастая, крепкая, широкобедрая, как мать. Уже целый час она примеряла перед зеркалом новую весеннюю шляпку и то гладко зачесывала волосы на уши, то взбивала челку надо лбом, то вновь ее расчесывала и снова надевала шляпку.
— Под лежачий камень вода не потечет. Мир принадлежит тому, кто умеет добиваться. А не тому, кто только треплет языком, как твой отец. Чего только я не выклянчила у штейгера Бартеля за эти годы, все было уже на мази. «Ладно, посмотрю, что можно будет сделать, замолвлю за него словечко…» И как сказал, так и сделал. Но твой отец не пожелал и пальцем шевельнуть. Вместо того чтобы быть на виду, отсиживается за печкой.
У жены Бинерта вошло в привычку с любой темы переходить на упреки мужу.
— Курт сказал, что с пианино мы еще год подождем. А ты как думаешь? Но стена выглядит слишком голой.
— Если бы у тебя был порядочный отец, тебе не пришлось бы ждать. Я не знала, куда глаза девать от стыда из-за твоего приданого, его родители-то не поскупились. Но я сделала все, что могла, ты это знаешь. А что еще сказал Курт? — Она поправила шляпку на голове дочери.
— Курт в таких вопросах очень сдержан. — Молодая женщина капризно надула губы. — Сказал только, что хорошее место для пианино у нас есть. И было бы очень приятно, если бы в доме звучала музыка…
— Сперва научись. Курт не играет, а ты и вовсе понятия не имеешь. Мне надо сперва расплатиться за чехол на перину. Твой отец опять проморгал — его заткнули в такую бригаду, где ни черта не заработаешь. Этак мы никогда ничего не сможем приобрести…
— Курт сказал, что простыни грубые. Зато бордюр ему очень нравится. А пианино в квартире и в самом деле недостает. Уж чересчур пусто…
— Сперва купите ковер. Расход не столь уже велик, а ковер вам нужен. Шляпа тебе и правда идет…
— Курт сказал, будь у нас деньги… Он колеблется и не знает, стоит ли опять покупать билеты Прусской лотереи, или лучше сэкономить эти три марки в месяц. Квартирная плата уж очень высока…
— Вот и сидим на мели. Всю жизнь из кожи вон лезли и копили несчастные гроши, а теперь и дети вынуждены считать каждую марку. Разве это жизнь, с таким-то мужем…
Видно было, что Бинертша вот-вот пустит слезу. Бинерт достал из кармана свою неизменную трубку и принялся искать кисет с табаком. Бумажка в его руке давно догорела, обуглившийся остаток скручивался.
— Только и знаешь, что куришь, куришь и куришь без конца. Как будто все, что здесь говорилось, тебя совершенно не касается. Ладно, прокуривай деньги. Черт с вами со всеми! Пожелтеют гардины — сами будете стирать!
Она разошлась не на шутку. Недотепа у печки действовал на нее, как красная тряпка на быка.
— Курт обещал бросить курить. Я ему велела. Так мы сэкономим одну марку восемьдесят пфеннигов в неделю.
— Вот и с меня тоже хватит. На табаке можно сэкономить уйму денег. — Ольга давно уже обдумывала этот шаг. Дочка вовремя напомнила о нем. Но прежде чем она успела развить эту тему, в разговор вмешалась младшая дочь, Линда, сидевшая за уроками: