На площади царила тишина. И когда стук кованых сапог одного из полицейских нарушил ее, на полицейского зашикали. После речи Рюдигера шквал аплодисментов прокатился по площади и, нарастая, захлестнул все близлежащие переулки.
— Брозовскому, вручить знамя Брозовскому!
Лес рук взметнулся ввысь! Брозовский так растерялся от неожиданности, что вынужден был опереться о плечо Рюдигера. Тот обнял его и прижал к себе.
Перед глазами Брозовского все поплыло. Неужели это его жена Минна стоит вон там, внизу, перед машиной? Это она смотрит на него со слезами на глазах? Улыбается она или плачет?
Минна Брозовская плакала. Слезы ручьем лились по ее широкому, скуластому лицу, натруженные руки искали опоры. Лора Рюдигер, казавшаяся такой слабой и хрупкой, поддержала ее и ласково провела по волосам.
Брозовский от волнения с трудом держался на ногах. Знамя… Ему решили доверить знамя.
Разве не было в этом полотнище и доверия тысяч советских людей к их немецким товарищам? Разве каждый стежок вышивки не свидетельствовал об их глубокой сердечной привязанности? Он видел в бескрайней дали головы жен горняков, склоненные над работой, видел иглы в их проворных руках, видел их гордых и уверенных в себе мужей и с глубоким волнением ощутил чувство неразрывного братства.
— Бери знамя, Брозовский!
Отдельные возгласы слились воедино. Все требовали этого: старый Келльнер, Генрих Вендт, товарищи из ячейки.
По крыше ратуши покатились обломки древка, увлекая за собой куски черепицы. Раздался крик и глухие удары. Две пары рук втащили красное полотнище в слуховое окно. Полицейские на чердаке порвали знамя в клочья, ногами расшвыряли их по полу, столкнули Пауля Дитриха с лестницы и избили его друга.
Брозовский поднял голову. Он погладил мягкий бархат знамени из Кривого Рога и увидел незнакомых, но близких ему людей. Он расправил полотнище. Вышивка изображала на фоне шахты имени Феликса Дзержинского паровоз с груженными рудой платформами и гордо выпрямившегося советского шахтера, державшего в одной руке кайло, а в другой, высоко вскинутой, лампу, как бы освещавшую путь немецким рабочим.
Брозовский принял знамя и взволнованно прижал к губам красный бархат. Глаза его застилали слезы, он тщетно силился произнести хоть слово. Перед его мысленным взором расстилались просторы Украины, ее цветущие поля. Он словно наяву увидел советскую шахту и себя среди советских горняков. Их гордая сила, твердость, их воля передались ему. Он ощутил прилив сил, почувствовал себя членом одной с ними семьи, их братом. Хозяева, палачи, доносчики — куда они все подевались? Они остались позади, в далеком прошлом…
Наконец он заговорил. Первые слова едва поняли даже стоявшие вблизи. Потом голос его окреп:
— Мы должны оправдать оказанное нам доверие, товарищи, и мы не подведем! Знамя наших криворожских друзей будет реять над нами в боях, мы сохраним его в минуту опасности, оно поддержит нас в случае поражения и всегда будет вести к победе! Партия доверяет это знамя нам, оно — наш боевой стяг и символ нашего долга. С ним мы завоюем свободу и не изменим ему ни в трудный, ни в смертный час. Клянусь — я буду защищать его до последней капли крови, никогда не выпущу его из рук и буду ему верен до конца!
Все мужчины, стоявшие на площади, слушали клятву, обнажив головы. Юле Гаммер машинально повторял слона клятвы. Его угловатая голова возвышалась надо всеми. Он неотрывно смотрел вверх, на крышу ратуши.
Что с Паулем? Может быть, полицейские сейчас избивают его или волокут вниз по лестнице? И почему он сам все торчит здесь? Кончил Брозовский? Интересно, Рюдигер тоже заметил, что произошло, или нет?
Минна Брозовская сцепила руки на груди. Неужели это ее муж? Или это говорит другой, чужой человек? Нет, то был он, и говорил он о том, что она сама чувствовала или смутно ощущала. Она смотрела на него снизу вверх, полуоткрыв рот, видела знакомые движения его головы, знакомые рубцы на лбу. Это был он, и говорил он то, что было на сердце у всех.
— Да здравствуют наши русские друзья, горняки Кривого Рога! Мы идем в их рядах, они шагают плечом к плечу с нами. Да здравствует братская солидарность немецких и русских горняков! Под знаменем Ленина вперед к мировому Октябрю! — так закончил Брозовский свою речь.