Пробегая мимо дома Бинертов, он услышал, как изнутри поспешно заперли входную дверь. Келльнер попробовал было втянуть его в разговор:
— Что же это такое, Отто… Как можно натравливать полицию на женщин…
Но Брозовский бежал дальше. На улице, которая у рыночной площади сужалась в тесный закоулок, толпилось множество женщин. Тяжело груженной угольными брикетами машине с прицепом пришлось резко затормозить. Она пошла юзом, ударилась о край тротуара и встала поперек улицы, загородив проезд. С площади доносились громкие крики и плач детей. Сельские жандармы пытались оттеснить женщин в боковые переулки. Они били их резиновыми дубинками. Женщины защищались палками от транспарантов.
За каску одного полицейского зацепился плакат: «Дайте молока нашим детям!»
Размахивая руками, полицейский скакал на одной ноге, пытаясь освободиться от плаката. Кто-то ударил по плакату, каска полицейского прорвала его, и он повис на шее, как жабо. Полицейский яростно толкнул в грудь женщину, дергавшую палку от лозунга.
Неистово орущая толпа женщин устремилась с площади в узкую щель между грузовиком и стеной дома. Брозовского оттеснили назад, ему так и не удалось пробраться. Некоторые бросились ползком под кузов и выбирались оттуда с ободранными коленями, в разорванных платьях, вопя от ужаса. А мотор еще работал, и машина дергалась, пытаясь стронуться с места.
Вне себя от ярости шофер выключил зажигание и распахнул дверцу кабины. Схватив большой гаечный ключ, он замахнулся на вахмистра, расправлявшегося с женщинами у самой машины, грозя проломить ему череп. Помощник шофера метнулся из кабины и выхватил из кузова совковую лопату. Полицейский отпрянул.
Бледная черноволосая девушка взобралась в кузов машины. Хватая брикеты обеими руками, она швыряла их в полицейских. Неужели это Эльфрида Винклер, за которой ухаживал Пауль Дитрих?
Брозовский не помнил, как очутился наверху. Так же неожиданно, как появился, он спрыгнул с грузовика по другую сторону от девушки прямо в неистовствующую толпу. Плотный клубок тел увлек его за собой. На удирающего полицейского обрушился ливень брикетов. Брозовский шаг за шагом продвигался вперед, к углу площади.
Там, в самой толчее, взметнулось знамя, и на мгновение он увидел жену, ее окровавленный лоб. Оттуда, перекрывая гул голосов, доносились громкие крики полицейских:
— Отберите у них знамя! Прежде всего знамя, отобрать знамя!
По мостовой, высекая искры, запрыгал камень. Босоногий мальчишка метнулся в толпу женщин, сгрудившихся вокруг знамени.
Брозовский видел, как знамя заколебалось. Стало опускаться. Но потом снова взмыло вверх. Полицейским так и не удалось отнять у женщин знамя Кривого Рога. Его окружили непробиваемой стеной.
— Долой! Прочь! Хлеба и молока! Долой!
Стоя у открытого окна на втором этаже ратуши, бургомистр беспомощно разводил руками. Этого он не хотел. Отряд полиции ему просто навязали, впрочем, нет — после некоторых колебаний, вняв совету секретаря городского самоуправления, он сам вызвал их. Но бить женщин — тут же, в приемной, когда они принялись излагать свои требования… Он закрыл лицо руками.
— Хлеба! — раздавалось у него в ушах.
Меллендорф поспешно удрал с поля боя, волоча за собой портупею, и укрылся в ратуше. Несколько полицейских убежали вслед за ним.
Жены гербштедтских безработных завладели площадью. Знамя шахты имени Феликса Дзержинского гордо реяло над их головами.
Толпа, которая все продолжала расти, притиснула Брозовского к полицейским, собравшимся у входа в ратушу. Они сорвали с него пиджак. Он сопротивлялся. Только в караульном помещении он пришел в себя и стал обдумывать случившееся.
Это его жена несла знамя во главе шествия. А рядом с нею, босой и весь в ссадинах, шел их мальчик, одной рукой крепко ухватившись за древко.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На Вицтумской шахте окончилась первая смена. Соблюдая привычный порядок, горняки группами, как делали это каждый день, заходили в клеть, поднимались наверх и, поспешно покидая ее, взволнованно переговаривались. На погрузочной площадке не было обычной толчеи второй смены, клети опускались в шахту порожними. Канатная дорога на террикон стояла. Сигнальщик не успевал отвечать на вопросы.
— Сами читайте, шею нам свернуть собираются! — огрызнулся он, устав от расспросов.
Горняки столпились перед двумя огромными объявлениями у душевой и у табельной. Поднявшиеся на поверхность не шли, как обычно, в душ, а бросались выяснять, что случилось. Слышались громкая брань, иронический смех, можно было разобрать только отдельные слова. Черные блестящие буквы зловеще взирали на толпу.