Клеть поднялась наверх. Стукнули двери. Выходящие из клети проводили отщепенцев бранью.
— Предатели всегда найдутся!
— Сволочи паршивые!
— Куда спешите? Хотите спасти акционерное общество?
— Ты встал на скользкую дорожку, Хондорф. Или думаешь за одну смену набить карман на всю жизнь? Твой старик все равно лишил тебя наследства, а столько, сколько на спекуляции зерном, здесь тебе вовек не заработать.
— Эй, Бинерт, тебя что — водкой накачали? Вид у тебя уж больно осовелый.
— Да не трогай ты его. Он ведь член нацистского клуба! — Мускулистый шахтер ткнул Бинерта термосом в бок так, что тот согнулся в три погибели.
Сигнальщик захлопнул двери и со злостью плюнул вдогонку спускавшейся клети. Надзиратель Верфель и несколько штейгеров встречали прибывших у входа в забой. Верфель внимательно оглядел всех. Ни одного толкового парня! Он презрительно хмыкнул.
Они переминались с ноги на ногу, не зная, что делать дальше. Один из штейгеров попытался запустить электровоз, — даже водителя не было.
Шум возле объявлений продолжал нарастать. Развязались языки даже у таких людей, как Вольфрум, которые обычно предпочитали держать свое мнение при себе. Штейгер, все еще не оставлявший надежды уговорить его спуститься в шахту, сразу отстал, как только он ему сказал:
— Не лезьте. Сейчас не время трепать языком.
У шахтеров слово Вольфрума пользовалось весом. В апреле дирекция наградила его за сорокалетнюю работу на шахте почетным дипломом и серебряными часами. Он едва сдержался, чтобы не бросить подарок оберштейгеру под ноги.
В комнате производственного совета окна были открыты настежь. Задыхаясь и кашляя от табачного дыма, Рюдигер заявил, что решение дирекции незачем обсуждать, его надо просто решительно отвергнуть. Шахтеры, толпившиеся у окон, горячо поддержали его.
Только двое высказались за то, чтобы обождать. Лаубе и Барт советовали сначала выяснить правовую сторону дела. И вообще судьбу шахтеров решает профсоюз рабочих горнорудной промышленности — законное представительство горняков.
— Судьба шахтеров в надежных руках, — с апломбом заключил Лаубе.
Его заявление вызвало бурный протест собравшихся.
— Какую еще там правовую сторону? И без того ясно, что мы кругом правы, вот тебе и весь закон.
Лаубе встал и закрыл окна.
— Под таким нажимом невозможно спокойно работать. Сразу начинается скандал. Старая, знакомая песня.
— Я тоже рекомендую проявить максимальную сдержанность. Вызывающее поведение только ухудшит положение. Я против того, чтобы сразу же прибегать к крайним средствам, — прочирикал своим птичьим голоском Барт.
— А почему бы и не прибегнуть к этим средствам? Ведь речь идет о самом насущном? — резко возразил Рюдигер.
Барт представлял в производственном совете породоотборщиков и других рабочих на поверхности. С ноября восемнадцатого года он работал делопроизводителем местного отделения социал-демократической партии в Гербштедте и, к полному удовлетворению всех членов, выполнял свои обязанности так же, как выполнял их в имперском Союзе горняков и металлургов до ликвидации этого Союза в октябре того же года. Сходство его фамилии с фамилией Бартеля часто давало повод для путаницы и насмешек, что, конечно, мало способствовало его авторитету. «Бартель и его Барт»[2] — стало крылатым выражением, а сам Барт — комической фигурой. На шахте его прозвали «Тенью». Он всюду таскался за Бартелем, как приклеенный. К его прозвищу все настолько привыкли, что даже сам Барт откликался на него.
— Я знаю, ваша партия только и ищет повода, чтобы заварить кашу, — ядовито отпарировал он.
— Заткни свою глотку! — крикнул кто-то из облака табачного дыма.
— Мне вы рот не заткнете!
— А нам и подавно!
Стало так шумно, что писклявый голос Тени потонул в общем гомоне.
— Я настаиваю, чтобы мои возражения были занесены в протокол, — только и расслышал Рюдигер.
— Можешь быть уверен, они останутся не только в протоколе! — крикнул он. — Ты что нее, хочешь помешать горнякам защищать свои права? Мы еще поговорим об этом на собрании!
— На каком собрании? Право решать принадлежит профсоюзу, — резко возразил Лаубе. — Я против общего собрания. Пока профсоюз не принял решения, мы только зря распалим страсти и будем бросать слова на ветер. Я не пойду на собрание неорганизованных рабочих и всякой шушеры, которые вдруг возьмут да и примут решение о прекращении работы. Это дело организованных рабочих, и больше никого. Профсоюз объявит, если сочтет забастовку необходимой.