— А что толку от разговоров? Ты прав, болтовни и так слишком много.
Цонкель попытался зайти с другого бока. Он явно стремился перевести беседу в более удобное русло.
— Что бы ты стал делать на моем месте?
Брозовский улыбнулся. Он взял графин со стола, занимавшего почти всю ширину комнаты, и налил себе воды в горсть. Осторожно смочив саднящую рану, он вытер щеку. С рукава закапало на потертый линолеум. Все-таки интересно поговорить со старым знакомым — сколько воспоминаний! «Если бы я сидел на твоем месте, — думал Брозовский, — я, например, не стал бы призывать рабочих-спортсменов вступать в рейхсвер или в полицию и не стал бы наводить полицейских ищеек на дома прежних товарищей, когда в двадцать третьем году КПГ вдруг запретили. Но стоит ли говорить об этом?»
— Давай начнем с другого конца, — сказал он. — Я наверняка не повысил бы бюджет полиции в угоду господам Брюнингу, Круппу и Тиссену, как это делают твои партийные лидеры в правительстве Пруссии. Я нашел бы этим деньгам иное применение. Например, обязательно сменил бы полы в школе, чтобы учителя и дети не ломали себе ноги.
Цонкель покраснел и презрительно рассмеялся.
— Ты вообще не дал бы ни гроша для укрепления республики. А ведь прусская полиция — щит против реакции. Она в наших руках, это наше оружие, мы создали ее для защиты республики. Ты живешь спокойно и в полной безопасности потому, что моя партия принимает и такие меры, которые многим не по нутру. Возьми Баварию, там власть в руках фашистов…
— Знаю, «Пруссия — образец порядка, оплот республики»… Я читал это в вашей газетке. Да, моя безопасность и в самом деле проблема, — Брозовский оглядел себя. — А вот безопасность Буби фон Альвенслебена уже не проблема. Увидишь, придет время, когда тот самый полицейский, который привел меня сюда, доставит тебя самого в этот кабинет. Но тогда на тебе уже не будет галстука. И некто объяснит более точно, что такое прусская полиция.
— Ты с ума сошел! Мы создали в Пруссии надежный заслон. О него они обломают себе зубы. Но вам мы тоже не позволим под него подкапываться.
— Знаю! Я знаю, кто такие Цергибель и Зеверинг. Их пулеметы и дубинки нам знакомы. Редко кто из рабочих не испытал их на собственной шкуре. Но Гитлер и Геринг нисколько их не боятся, точно так же как Буби фон Альвенслебен не боится тебя. А их пистолеты стреляют не хуже ваших. Вспомни хотя бы двух рейхсбаннеровцев, убитых в Кельне.
— Нет смысла продолжать этот разговор. Вы добиваетесь раскола, хотите разрушить, уничтожить, хотите беспорядков. Надеетесь наловить рыбки в мутной водице.
— Ошибаешься. Мы хотели вместе с вами составить на Вицтумской шахте объединенный список кандидатов в производственный совет. Этого требует большинство рабочих. Шахтеры хотят объединения. Но твой приятель Лаубе против, а почему — спроси у него.
— Потому что вы хотите навязать нам свою политику. Мы не станем каждый день играть в революцию, мы за демократические решения.
Брозовский взял графин в обе руки и качнул его. Вода была прозрачной и чистой. Лицо Цонкеля, отражаясь в ней, раскачивалось, как на волнах.
— Но обрати внимание, Мартин Цонкель, в другом лагере тоже играют в революцию. Эдуард Бинерт и иже с ним составили нацистский список кандидатов. Как ты сам понимаешь, с благословения вышестоящих. Это выплыло наружу. Монархисты тоже активизируются. Лаубе может драться с Бинертом за голоса. Чем не свобода, чем не демократия! И решения тоже не заставили себя ждать: я только что вылетел с работы.
— Как так?
— В нашем свободном демократическом государстве предприниматель свободно может выставить за дверь любых кандидатов в производственный совет, если они ему не ко двору.
Цонкель проглотил слюну. «Если Брозовский остался без работы, то и меня ожидают веселые деньки. Мерзкое положение!» Эта мысль полностью завладела им.
— Вот-вот, это все результат твоей нетерпимой политики!
— Да ты потерял всякую почву под ногами. Двадцать лет назад, когда при восстановлении на работу после забастовки у нас отбирали профсоюзные билеты и пытались отсеять членов партии, ты реагировал иначе. Тогда ты убедил всех, что в борьбе против политического террора и шантажа иногда приходится идти на сокрытие правды.
— Мне надоели твои нападки!
— Благодарю за получасовую беседу. Она была очень поучительной.
Разговор становился все громче. Они не слышали, что кто-то топтался за дверью. Цонкель совсем вышел из себя, когда Брозовский сказал, что дешевой болтовней и елейными речами никого не накормишь.
Сквозь дверную щель блеснули очки и выплыло лоснящееся холеное лицо секретаря городского совета. Брозовский гадал, почему тот явился: то ли чтобы поддержать отца города, то ли ему захотелось взглянуть, как отделали самого Брозовского, то ли у него и вправду какое-нибудь дело. Цонкель попытался скрыть свое волнение за рамкой официальности, которую он потерял в пылу спора. «Плохо сыграно, — подумал Брозовский, — курам на смех».