Подумать только — в Коричневом доме! К такому человеку стоило обратиться, и не будь Ноября, он наверняка служил бы теперь в Потсдаме, в гвардии, как прежде все Альвенслебены.
Бинерт робко вернулся к машине: ведь за спрос не бьют в нос! Раздался свист. Из грузовика выскочило несколько человек.
— А ну, мотай отсюда!
Удары посыпались слева и справа, и все в лицо. Пинок — и он очутился на мостовой.
— Бегом!
Он затрусил вниз к рынку. «Эти не церемонятся, — подумал он с уважением, — лупят, кого ни попало. Приказ, и все! Молодцы. Когда они окажутся у власти, черно-красному киселю придет конец. Уж они дадут жару».
У бургомистра наверху еще горел свет. «Бюрократ паршивый, небось держит военный совет со своими сообщниками и собутыльниками, охочими до высоких постов. А и впрямь пора — никак не решат, на чьей они стороне. Бартель прав: ну какой из Цонкеля бургомистр? Дурак дураком, не сумел сделать карьеру на шахте и полез в солдатский совет, в совет рабочих, стал профсоюзным казначеем — все должности доходные! Тупица и выскочка, даже экзамена на чиновничий чин и то сдать не мог. Посмешище, да и только!» Бинерт злорадно засмеялся и тут же болезненно сморщился: здорово надавали, черти полосатые!
В глубине переулка тускло горел фонарь «Гетштедтского двора». У входа маячили какие-то черные силуэты. Бинерт втянул голову в плечи. Это пикетчики, сукины дети, никого не пускают на шахту. И соседушка со своим русским знаменем наверняка тоже здесь.
Бинерт сжал кулаки и прибавил шагу. Идти домой теперь, когда все пошло кувырком? Ни за что! Жена как пить дать набросится на него, — опять, дескать, ничего не добился! Руки чесались проучить эту скандальную бабу. Когда-нибудь у него лопнет терпение… Вот поймаю ее с поличным, пускай тогда пеняет на себя.
Он погрузился в воспоминания о минувшем. Единственное утешение и осталось. Что было, того не отнять. Хорошее было время, пожалуй, самое лучшее: всегерманский слет фронтовиков и ветеранов. Против них никто и пикнуть не смел. Три дня во Франкенхаузене, Штольберге и на холме Клофхойзер у памятника. Церемониальный марш перед фельдмаршалом, дряхлый он уже был, старый Макензен, но держался еще молодцом. Черный гусарский мундир, а глаза, а кустистые брови! И смотрел прямо на него, Бинерта. Этот взгляд пронизывал насквозь. Старые кости трещали, когда он шагал в строю ветеранов. Ольга не смогла поехать с ним, что-то стряслось по женской части. С тех пор у него на нее руки чешутся. Откуда взялась эта болезнь? Почему ей пришлось лезть под нож? Он тут ни при чем, это уж точно. Она всегда считала его дураком. Но у него тоже были припрятаны денежки, на добрую кружку пива, во всяком случае, всегда хватало. А иногда и на баб. Конечно, они отдавали предпочтение его более молодым собутыльникам, но Бинерт не жаловался. Веселое было время!
Куда же пойти, может, к Рихтеру? Бартель, в общем-то, прав, заработать тот, конечно, не прочь. Деньги любит. И Хондорфа к месту вспомнил. Подумав так, он неуверенно повернул в другую сторону.
Неожиданно сзади возникли лучи автомобильных фар. Прежде чем он успел посторониться, машина объехала его и остановилась поперек дороги.
— Почему сразу не сказал, что ты из наших? Зря только дал себе морду расквасить.
Его втащили в машину.
— Буби хочет поговорить с тобой.
Бинерт важно развалился на мягком сиденье. Значит, он был прав, набивая себе цену. Никогда не надо навязываться! За ним послали, в нем нуждались, его помощь ценили. Он уже забыл, что в мыслях называл Ольгу сукой. Все-таки она была умнее и знала, чего хочет. И квартиру всегда держала в чистоте, тут уж ничего не скажешь. Кажется, этот с бульдожьей челюстью, что сидит рядом, стоял в Шохвитце перед входом в господский дом и на каждого, кто входил или выходил, смотрел так, что казалось — вот-вот вцепится в горло. До войны, в свои молодые годы… Бинерт потрогал тощие бицепсы. Тогда он тоже лупил бы вовсю. Тогда он был парень что надо.
Машина остановилась.
Долговязый Альвенслебен примял сигарету в пепельнице.
— Бинерт, дружище, и как вы проскочили мимо меня? А я-то вас ищу. Мне сейчас дорог каждый человек. Хайль Гитлер! Садитесь!
Вот это да! Любо-дорого слышать! Бинерт молодцевато выпрямился.