— Давно пора проверить продажу пива и вообще все, что творится в «Гетштедтском дворе». Причем не только в отношении налогов. До сих пор, к сожалению, жалобам не давали хода, хотя пьяные посетители вашей пивной постоянно устраивают скандалы и беспокоят соседей. Несмотря на это, пиво по-прежнему продается. Но теперь в интересах общества придется подвергнуть это заведение тщательной проверке.
Хозяин «Гетштедтского двора» обычно за словом в карман не лез. Но на этот раз он прямо онемел.
— В «Гетштедтском дворе» нарушаются все правила, установленные для подобных заведений, и не только часы торговли. Подтверждение тому — штрафы, наложенные полицией. Их целый список.
Цонкель знал об этом. И часто смотрел сквозь пальцы. Ведь так всегда бывает в местах, где пьют. К тому же часто сгущают краски. Но при чем здесь это?
Однако секретарь еще не кончил:
— А фантастический налет? В какое же время он произошел? Без четверти двенадцать? Интересно. Но в час ночи пивная была все еще ярко освещена. Правила для вас не существуют. Видно, полиции придется всерьез обсудить вопрос о лишении вас патента.
Разъяренный трактирщик двинулся на секретаря. Половицы скрипнули под его тяжестью, задребезжал стакан, опрокинутый на горлышко графина с водой. Он замахнулся. Но удержался и сказал Цонкелю:
— Мартин! Ты, бургомистр, разрешаешь обливать меня грязью?! Право, не верится. Раньше ты ведь тоже нередко выпивал у меня кружку-другую. Ну, хорошо, то было давно. В пивной при ратуше пиво, видать, вкуснее. Но и ты нравился мне больше, когда был еще только председателем Рабочего спортивного общества. А когда ты стал бургомистром, такие, как этот, не дают тебе и рта раскрыть. Так скажи ему хоть что-нибудь! — заорал он на Цонкеля.
Громкий треск мотоцикла заглушил его слова. Из прихожей донеслись взволнованные голоса. Цонкель вобрал голову в плечи. Он делал это все чаще, когда не знал, как быть. Вот так история! Лишить пивную патента! Нет, секретарь, видать, рехнулся. До сих пор он об этом и слыхом не слыхал. Правда, он все всегда узнавал последним. В магистрате, как ни мал он был, каждый чиновник тянул в свою сторону. А сегодня вообще все шло вкривь и вкось. После такого начала, как нынче утром, этого следовало ожидать.
Колебания Цонкеля не укрылись от секретаря. Он отнюдь не потерял присутствия духа и назло обоим выложил еще один козырь.
— Полиции также небезызвестно, что вы приютили в своей пивной эту так называемую «пролетарскую самооборону». Зал превратился в казарму и учебный плац. О штабе забастовки я уже не говорю. У нас достаточно достоверных сведений об этом.
— Мое заведение открыто для всех. Входи, кто пожелает.
Шум за дверью усилился. Цонкель прислушался. Секретарь нанес последний удар:
— Мы знаем совершенно точно, кто у вас бывает. Нам также известно, что среди бастующих уже сейчас нет полного согласия, что они несут в кабак последние гроши, а ночью дебоширят. Потом их жены стоят у нас над душой и требуют помощи от бургомистра.
Трактирщик не нашелся что ответить. Он постоял еще немного, тяжело дыша и глядя на Цонкеля. Но так как Цонкель упорно молчал, он двинулся к выходу. Однако прежде, чем он успел отворить дверь, она распахнулась сама. И в кабинет внесло Меллендорфа. Он яростно жестикулировал, но десять человек, не столько следовавших за ним, сколько толкавших его вперед, не давали ему говорить. Беспомощно размахивая листком со множеством подписей, он тщетно пытался что-то сказать.
Цонкель предостерегающе поднял руку.
— Тише, тише. Прошу вас, успокойтесь.
— Что значит «тише, успокойтесь», Мартин? Двадцать горняков предлагают дать свидетельские показания, а полиция плюет на нас. Или в Гербштедте мы идем вторым сортом? — Тощий Боде говорил за всех.
«Что за бес в него вселился? — подумал Цонкель. — Бывало, из него и слова не вытащишь, а теперь орет заодно с коммунистами. Нынче сам черт не разберется в людях».
— Вот, здесь и здесь… Гляди как следует! — Боде показывал на ссадины на своем лице. — Эти сволочи повалили меня на улице под окнами пивной и чуть было не растоптали, а господин полицейский Меллендорф мне не верит. За всю жизнь я ни разу не давал ложных показаний. Хоть и не служил шесть лет в уланах, как некоторые, чтобы потом стать полицейским.
Цонкелю пришлось опять выслушать всю историю, секретарь опять непрестанно вмешивался, поддерживаемый теперь Меллендорфом, который вдобавок упрекнул бургомистра за то, что тот принял делегацию забастовщиков и выслушал ее.