Когда Брозовский начал читать, все затаили дыхание. Даже старались не кашлять, чтобы не пропустить ни единого слова. Им виделось гораздо больше того, что было написано в письме. Перед ними предстала вся их жизнь. Время от времени кто-нибудь тяжело вздыхал, тогда сосед толкал его в бок и жестом требовал тишины.
Генрих Вендт совсем ушел в себя. Он сидел рядом с Брозовский, уронив голову на грудь и полуоткрыв рот. Он знал Брозовского с первых дней шахтерской жизни, их биографии были почти одинаковы. Разница только в том, что Отто не владел левой рукой, а Генрих заработал в шахте силикоз. Оба стали полуинвалидами. Но Генрих знал: все, что написал Брозовский, было им глубоко продумано. Иначе и быть не могло. В этом Брозовский превосходил его. Когда кто-нибудь из товарищей не мог найти выхода из трудного положения, он шел к Брозовскому. Отто думал и находил нужный совет. При этом каждому потом казалось, будто решение нашел он сам. Генрих знал это по собственному опыту. Однажды Брозовский несколько дней вместе с ним бился над его вопросом, и в конце концов не он, а Генрих Вендт хлопнул себя по лбу: «Стоп! Нашел!»
А уж письмо так написал, что лучше некуда! И откуда что берется? Генрих весь напрягся, пытаясь подавить сухой кашель, но это ему не удалось, и сосед постучал его по спине.
«Отдают ли они себе отчет в том, что мысли Брозовского непосредственно связаны с великими историческими событиями прошлого — со стремлениями, желаниями и надеждами их отцов еще во времена Томаса Мюнцера? — думал Фридрих Рюдигер. — Понимают ли, что помыслы Брозовского восходят к тому времени? Сознают ли Юле Гаммер, Генрих Вендт и сам Брозовский, что́ в них воплотилось?»
Рюдигер много читал. Он не упускал ни малейшей возможности пополнить свое образование. Его острый ум быстро все схватывал. Окончив профсоюзную и партийную школы, Рюдигер щедро передавал друзьям полученные знания.
Когда Брозовский кончил читать, у Рюдигера стало тепло на душе.
— Я прочел вам это письмо, чтобы услышать ваше мнение, — ворчливо сказал Брозовский. — Оно камнем лежало у меня на сердце. Я места себе не находил. Целых две недели потел над ним. А теперь хочу знать — правильно ли все написано?
Товарищи нашли его скромность неуместной. Ну, конечно, все было правильно. Или, может, вообще не следовало переписываться с русскими рабочими?.. А о том, что составить письмо — дело нелегкое, знали все. Гаммер посмотрел на свои руки и даже потер тыльной стороной ладони лоб.
Составить этакое письмо, — черт возьми, надо уметь!..
— Именно так и надо было написать, — сказал Рюдигер. — Наш секретарь в Эйслебене сказал, что переписка с горняками Советского Союза укрепит дружбу и солидарность между нами. А это совершенно необходимо. Рабочий класс Германии нуждается в помощи русских рабочих, как в хлебе насущном. Каждому понятно, что солидарность — великое цело. Мы должны позаботиться, чтобы о письме узнали все. Брозовский верно пишет — русские рабочие могут указать нам путь к победе. Обмен мнениями с ними будет нам полезен. Ты хорошо написал письмо, Отто. Только вот…
И они стали обсуждать строку за строкой то спокойно, то перебивая друг друга. А Рюдигер возвращался все время к одной и той же мысли: надо как можно убедительнее выразить идеи пролетарского интернационализма, общности интересов и рабочей солидарности.
Серые листы упаковочной бумаги пошли по рукам. Текст покрывался неразборчивыми каракулями. Они переставляли фразы, вычеркивали одно и вписывали другое. Шестидесятилетний старик настаивал на том, чтобы упомянули об урезании пенсий шахтерам: это-де самое нужное. Семнадцатилетний Пауль Дитрих доказывал Юле Гаммеру, что надо побольше написать о молодежи.
— Добавьте от нас привет комсомолу! Интересно, у них, в Кривом Роге, тягали тоже есть?
Гаммер деликатно отстранил его.
— Ты никому и слова сказать не даешь! А ведь я тебя даже не считал…
— Нас тоже обижать не годится, — буркнул Генрих Вендт, — спросите, как у них обстоит дело с горняками, больными силикозом. Насколько мне известно, там их как следует лечат.
Последним протянул свою лапищу за письмом Гаммер, и тут уж Брозовский не на шутку испугался. Напрасно Пауль Дитрих уперся в грудь великана, пытаясь помешать ему. Гаммер ухватил его левой рукой за шиворот и, держа беспомощно барахтающегося парня на безопасном расстоянии, помахал письмом перед носом Брозовского. Как ни старался Юле приглушить свой мощный бас, голос его загремел:
— Пусть напишут, как у них живут рудооткатчики. Я-то живу хуже пса паршивого! Или, может, кто не согласен и жизнь у нас не собачья?