Лишь под утро Брозовскому удалось окольным путем добраться домой. Полицейские патрулировали ночью на проселочных дорогах и хватали каждого встречного. Первой мыслью Брозовского было: где знамя? На обычном месте, в нише, его не оказалось. Брозовский разбудил жену. Намаявшись за день, она даже не слышала, как вошел муж, и, проснувшись, лукаво улыбнулась, когда он спросил о знамени.
— Там. — Она показала на кровать Вальтера.
Сын спал, открыв рот. Брозовский откинул одеяло: нет. Вальтер зябко поджал колени и попытался натянуть на себя теплое одеяло. Отец пошарил под простыней, затем сунул руку в соломенный матрас и, нащупав клеенчатый чехол знамени, облегченно вздохнул.
— Мальчик спрятал его до того, как они пришли за Отто, — прошептала жена. — Он не пролил ни слезинки, когда забирали старшего.
Вальтер спал на знамени. Он и не подумал отдать его, когда миновала угроза и полицейские с арестованными покинули город. Отец заботливо укрыл сына. Сегодня они понесут знамя. Пусть только попробует его тронуть полиция. Брозовский быстро разделся, чтобы поспать хотя бы часок. День предстоял напряженный.
Рано утром все проснулись от шума и криков, доносившихся с улицы. Минна выглянула в окно. Перед домом Бинертов собралась толпа, человек сто, не меньше, почти все соседи. Возле двери к стене была приставлена стремянка. Старик Келльнер поддерживал ее узловатыми старческими руками. По его жидкой белой бородке стекала коричневая от жевательного табака слюна. Из беззубого рта вылетали крепкие словечки и проклятия. По лестнице взобрался какой-то молодой парень и дегтем стал малевать на стене огромные буквы.
— Штрейкбрехер! Штрейкбрехер! — кричали в толпе, заглушая вопли Ольги Бинерт.
Некоторое время она отупело смотрела в окно, придерживая на груди ночную сорочку с глубоким вырезом. Потом рука ее опустилась, и Ольга упала в обморок.
— Как барыня, в рубашечке спит, — послышался ехидный женский голос. — Откуда она их только берет.
Брозовский быстро оделся и вышел на улицу.
«Здесь живет штрейкбрехер Эдуард Бинерт!» — прочитал он надпись, сделанную на голубоватом фасаде дома большими черными буквами.
Штрейкбрехер!
На окнах задернули занавески. Стоявшие на улице видели, как Бинерт, в подштанниках, оттащил от окна свою супругу. Было слышно, как ревела их дочка.
В переулке Цольгассе развернулись бурные события. Бинертовского дружка Рихтера доставили домой на машине в сопровождении фарштейгера Бартеля. Рихтер еле держался на ногах. Соседские женщины шваброй выгнали Бартеля из дома.
— Штрейкбрехер!
Узкий переулок заполнился людьми. Владелец дома, шахтный электрик Ширмер, прибил в простенке между окнами Рихтера большой лист картона, на котором было написано:
«Здесь живет штрейкбрехер Рихард Рихтер. Ему предложено освободить квартиру первого числа. Таких людей мы не можем терпеть в нашем доме».
Возле ратуши собрались демонстранты. Меллендорф, как обычно, попытался задать тон и прогнать ребят, которые пришли первыми с транспарантами в руках.
«Долой полицейский террор!» Полотнища сияли яркими красками. Меллендорфа окружили, и ему пришлось спешно ретироваться. Отряды самообороны выступили сегодня усиленными втрое, мужчины явились все, как один. Среди собравшихся растерянно ходил бургомистр, предостерегая от необдуманных действий. Но его никто не слушал.
Цонкель заклинающе поднял руки:
— Опомнитесь! Вы сами себе ищете несчастья. Это безумие…
Его просто отодвинули в сторону.
Брозовский с женой шли во главе колонны. Юле Гаммер нес на плече пока еще зачехленное знамя, Гедвига шагала рядом.
Спустившись с холма, колонна пересекла железную дорогу и направилась через Гельмсдорф и Поллебен в Эйслебен. По дороге к демонстрантам присоединялись пришедшие из деревень рабочие с женами.
Они пели.
Песни их звучали решительно.
У Минны горели натертые ноги. Пересиливая боль, она продолжала шагать. Ветер играл ее седеющими волосами. Она тоже пела.
Эльфрида Винклер взяла Минну под руку и звонким голосом начала новую песню. Скоро она уедет с детьми в Росток, Гамбург или в Ганновер. На вокзалах их будут встречать женщины и мужчины с красными знаменами, они будут петь и махать им руками, им, мансфельдцам…
Глаза на ее бледном девичьем лице с ожиданием смотрели вдаль.