В Эйслебене не хватило полиции, чтобы сдержать нахлынувший поток людей и направить его в уготованное русло. Брошенные для подкрепления курсанты полицейской школы и сельские жандармы были сметены лавиной демонстрантов. У Фрейштрассенских ворот над колонной высоко взметнулось знамя криворожских горняков, знамя мансфельдских шахтеров. В тесных улицах и переулках мощно зазвучал «Интернационал». Воедино слились колонны из Гетштедта, Эйслебена, Клостермансфельда, Леймбаха и Хельбры. К ним примкнули рабочие из окрестных поселков. Площадь перед ратушей не вмещала всех. Поток людей запрудил соседние улицы.
Это была настоящая армия: горняки и металлурги, крестьяне и горожане, безработные и служащие, женщины и множество детей, которых матери вели за руки, везли в колясках и несли на плечах отцы.
Со ступенек памятника Лютеру произнес речь Рюдигер. Потом говорил секретарь районного комитета Коммунистической партии Германии, взял слово седой сортировщик…
— Освободите наших товарищей!
— Требуем повышения зарплаты!
— Прекратите грабеж трудящихся!
Минна охрипла. Но молодой голос Эльфриды звучал по-прежнему звонко.
— Освободите наших мужей! — хором скандировали женщины.
Тысячи женщин толпились перед зданием Горного управления. Холодные стены фасада оставались глухими к их требованиям. Двери и окна были плотно закрыты. Краль распорядился не впускать забастовщиков. Но женщины ворвались в здание, и вслед за ними вошла делегация. Огрубелая шахтерская рука положила Кралю на стол петицию с требованиями бастующих. Генеральный директор покинул управление через черный ход и скрылся в городе.
Балкон ратуши был забит полицейскими. Молодой лейтенант из Берлина со шрамом на щеке и в несколько просторном мундире, явно с чужого плеча, появлялся то на балконе, то у подъезда и, судя по всему, не питал желания повторять свои одиночные прогулки, столь неудачно закончившиеся для него у ворот латунного завода.
Начальник районной жандармерии, человек бывалый, предостерегал его:
— Тише едешь, дальше будешь, мой юный коллега.
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что у нас здесь нет твердой почвы под ногами.
Горняки не замедлили подтвердить эти слова. Тысячеголосый хор раскатами грома обрушился на перепуганных жандармов:
— Долой полицейский террор!
Двенадцать тысяч сжатых кулаков метнулись в сторону полицейских. Тысячи горняков двинулись к тюрьме и забарабанили в ворота. Арестованные, цепляясь за прутья решеток, разбивали окна и радостно приветствовали своих товарищей.
Песни, крики, снова песни. Полиция была бессильна. К вечеру большинство арестованных выпустили. Оставшихся перевезли в Галле, чтобы избежать дальнейших демонстраций перед тюрьмой.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Телеграмма главы концерна ошеломила генерального директора Краля. Этот толстосум обращался с ним, как с паршивой собакой. Краль кипел от негодования. В припадке бешенства он вдребезги разбил тяжелый хрустальный подсвечник. Надо отдохнуть, решил он, прочь отсюда, в лес, на природу.
«Не хватает только, чтобы мне сейчас попался кто-нибудь из бездельников, которые окружили меня со всех сторон», — подумал он.
Первому не повезло секретарю. Он вошел в кабинет по какому-то пустячному делу. И вот оказалось, что он даже не знает номера телефона шофера, который вдруг понадобился Кралю. Секретарь, пятясь, вышел в коридор и прислонился к стене. Ему чуть не стало дурно. Таким он еще ни разу не видел своего шефа.
Вторым под горячую руку попался шофер. Он слишком долго выводил машину из гаража. Привратник, который, покуривая трубку, как всегда неторопливо открыл ворота, еще три дня спустя вспоминал крепкие словечки, обрушившиеся на его голову, и даже бросил курить.
«Лодыри! Один хлеще другого, выгнать весь этот сброд!» — думал генеральный директор.
Поездка в Випру, где дирекция имела собственную дачу и обширные лесные угодья, показалась Кралю слишком долгой. Он просто задыхался в машине и орал на шофера так, что бедняга, растерявшись, едва избежал катастрофы.
Старого лесничего, который у въезда на территорию дачи поднял шлагбаум, пропуская машину, Краль не удостоил взгляда. Он даже не ответил, когда тот поздоровался. Старик, обидевшись, проворчал что-то себе поднос.
Краль, не оглядываясь, вбежал в дом, переоделся, сорвал со стены трехстволку и умчался в лес.
Лесничий обиженно качал головой, спрашивая себя, что бы могло случиться с шефом. Ведь сейчас, в начале июля, стрелять нечего. На коз уже запрет, на оленей еще нельзя. А потом, среди бела дня? Лесничий стал допытываться у шофера, но тот ничем не мог ему помочь. Он лишь вытер пот со лба и сказал, что еще одна такая поездка — и он объявит забастовку. Лучшего выхода он не видит.