С новым фильмом неясно: подростковая субкультура предельно ограниченна. Исчерпывается двумя фильмами до дна, причем в названии второго непременно бывает какая-нибудь сетевая пошлость — on line там, ru или FM (некоторые сразу с нее и начинают). Наташа Пьянкова сняла два фильма про вгиковскую общагу и завязала: иссяк живой источник. Что бы ни говорили продвинутые, а уже дико напрягает ван Сэнт, и он еще не документалист, он сюжет придумывает, у него козыри. Откровенно репортажный Ларри Кларк, как и следовало ожидать, надоел уже на третьем, сразу после «Садиста». Но ему хорошо, он старый. Что будет делать Германика через пять лет — думается, ее главный вопрос на сегодня (есть подозрение, что она не дура, молодая просто; не зря с Хлебниковым дружит).
Верится: листок с надписью «ВСЕ УМЕРЛИ. ОСТАЛАСЬ ОДНА ЛЕРА» давно сожжен в пепельнице.
Неудобный вопрос
Интеллигенция и грубая материя
В богемной столичной спецшколе «с преподаванием ряда предметов на французском языке», где я учился, было как-то совсем не принято говорить о деньгах. Я, всегда открыто выражавший восхищение предметами материального мира и не скрывавший просто-таки звериного желания ими обладать, считался кем-то вроде поручика Ржевского. Так, дешевое русское мурло — впрочем, учившееся на одни пятерки и совершенно безобидное.
Анечка Бронштейн, проживавшая в 3-комнатной квартире в Мерзляковском переулке, рассказывала мне, делившему в ту пору 10-метровую комнату в коммуналке в Аристарховском переулке с мамой, бабушкой, холодильником и котом Мурзиком, о том, как неприлично считать чужие квадратные метры. Это, по ее мнению, страшно противоречило заповедям из Великой книги. Называть Великую книгу тогда было нельзя — так что меня отчитывали шепотом. Анна занималась музыкой дома с репетитором — а я рисовал на картоне черные и белые клавиши и играл на них. «Что ж, видимо, не каждому дано», — вздыхала Аня. Только сейчас, сняв на 33-м году жизни дачу в Переделкине, я наконец реализовал свою болезненную мечту об «инструменте» — когда на музыку уже нет ни сил, ни времени.
Во взрослой жизни моя очевидная тяга к хорошей зарплате и понятным бытовым преимуществам, из нее вытекающим, тоже отнюдь не всегда находила поддержку. «В вашем возрасте, — говорил мне наставник, — следует мечтать о том, чтобы писать как Шопенгауэр, но совсем не о том, чтобы получать как Самошин». (Был такой редактор в отделе культуры газеты «Коммерсант».) Спорить с учителем — неблагородное дело, и я с удовольствием констатирую, что каждый раз, получая гонорар, я думаю, что произошла какая-то страшная ошибка — и это я, наоборот, должен заплатить за то, что мой текст опубликовали, поставили фамилию, напечатали тираж.
Так, конечно, не считает моя подруга, критик Лида М. Последние пять лет нашего общения проходили в довольно странном жанре: щедро подливая водочки, Лида рассказывала мне о том, как ей не повышают зарплату — и как неприлично часто ее повышают другим. «В чужой руке и ... толще», — только и успевал я отвечать. Как всякий собственник, я полагал, что эта душещипательная тема припасена только для меня — и был неприятно удивлен, когда обнаружил, что зарплатная проблематика критика Лиды М. известна в журналистских кругах так же хорошо, как то, что Карина — жена Леши, а «Васю» можно застать в «Маяке». Интонационно и лексически песнь о неповышенной зарплате была настолько выверена, что сама по себе стала фактом — ну не искусства, конечно, но чего-то близкого к тому. Перформансом, вот чем. Я многократно предлагал критику: милая, дорогая, давай я поговорю про твою зарплату, попытаюсь убедить «палача твоего таланта» ослабить удавку — но нет, повышенная зарплата отняла бы у Лиды самую любимую игрушку, перевернула бы тщательно созданный, уютный и любимый мир. У каждого своя забава: кто-то упивается одиночеством, кто-то — мыслью о том, что он — алкоголик, Лида вот — обидной несправедливостью бухгалтерской строки. Я знаю человека, который упивается всеми этими обстоятельствами одновременно.
«Говорить о деньгах — неприлично». Почему? Не было бы их и того, что рождено ими, скольких блестящих воспоминаний лишилось бы человечество! Вот даже мой давнишний диалог с Татьяной Толстой. «Эдуард, скажите, зачем вам дача? Ну будет у вас этот чертов гектар соснового леса. Выйдете в трусах на участок. Там гриб. Весь день насмарку, пока закатаете».