Главное, в чем убеждают: под сокращение пошел не только «балласт», неизбежный на любом предприятии, и не только варщицы целлюлозы, чей труд перестал быть необходимостью, но и квалифицированные работники. Сокращен, к примеру, еще один начальник цеха — стаж 25 лет, высшее образование по специальности (а получал, кстати, всего 15 тысяч). В. Д. Жуков, глава районной администрации тоже говорил: не только малоквалифицированные люди уходят, но и, к сожалению, хорошие работники.
Вот Татьяна Кленова, контролер ОТК — тоже с высшим, по диплому — инженер-технолог бумагоделательной промышленности. Правда, много лет не работала по специальности, на ЦБК пришла всего три года назад, получала всего шесть тысяч. С тоской говорит о прекрасном коллективе, о том, что атмосфера на комбинате была какая-то на удивление теплая, не давящая, — и пусть получала она всего шесть тысяч (при прожиточном минимуме в Пермском крае — 5 360 р.), но атмосфера!
Целый веер вакансий предложили Татьяне Николаевне в Центре занятости — и на Гознаке, и в комитете по охране окружающей среды, и в городском водоканале. Но она звонит — все, уже ушло, отозвали. Сорок восемь лет. Интеллигентная женщина. Куда ей — в машинисты, в охранники?
VI.
ЦБК — это не только фундамент города, но и его миф, легенда. Здесь дети и внуки первостроителей, династии, для которых все этапы развития комбината — как вехи личной жизни. Управление комбината — в прекрасно обветшалом конструктивистском здании — памятник, памятник! — поднимаясь по лестнице в широком полукруглом эркере, уставленном цветами, думаю, как остро многим будет не хватать этого вида, и этого воздуха, и этой причастности к большой легенде. Прагматика модернизации понятна, в ней нет места сантиментам, но тех, для кого завод был и главной средой обитания, и жизнью, это утешает совсем мало.
Загадываю для себя: как все пойдет на «Каме» — так пойдет и по всей стране. В Краснокамске сейчас, в прямом режиме, создается некоторый очень важный опыт проживания кризисной неизбежности. Секвестр не может кончиться удачей, — но если кризисный триумвират сумеет хотя бы обеспечить решение ситуации по КЗОТу, а не по понятиям, как это принято в отечественной капиталистической реальности, если увольнение рабочих не превратится в мучительную эпопею с выбиванием всех положенных выплат, судами и голодовками, — это будет уже очень много. Прецедентов цивилизованного, юридически безупречного разрешения катастроф такого масштаба у нас совсем немного, а случаев, когда главы предприятий, города и службы занятости сумели бы так оперативно скооперироваться и взять дело на плотный контроль, я и припомнить не могу. Все это, конечно, не отменяет трагедию, — но, по крайней мере, не обостряет ее, не доводит до социального негодования.
Пока не подано ни одного заявления в трудовую инспекцию. Но ближайший вопрос — выход собственника на контакт с теми, чьи судьбы так резко и радикально меняются — или ломаются — в эти дни. Это, если угодно, морально необходимый жест, акт последнего административного приличия. Менеджменту люди не то чтобы совсем не верят, но знают, что последнее слово все-таки не за ним; они ждут «самого главного», который пообещал бы им — все будет так, как положено, вас не обманут, вам помогут. Пока они его не услышали — и оттого слезы, тревога, паника, и женщина жадно спрашивает: «А няней в Москве можно устроиться? Без денег, а? За еду и кровать?»
VII.
...Самолет задерживают; в зале ожидания немолодой кашемировый человек заводит разговор о ценах на недвижимость — не падают, сволочи! Пытается острить: «Все мрачней и ниже тучи опускаются над Камой...» Вяло обсуждаем дежурное — что почем, на сколько процентов и как скоро обрушится к такой-то матери. Смотрит в черное стекло, улыбается: «Дан приказ ему на запад. Ничего, месяц-другой — и вас накроет...» — и в голосе его слышна тихая, злорадная надежда.
Здесь все не так однозначно
Как азербайджанская семья засудила русскую учительницу
