Последняя попытка на несколько новой основе спасти наиболее существенные черты этого мировосприятия была сделана философом Плотином в середине III в. Он выступил против дуалистических, пессимистических теорий, в частности и против гностицизма. Его система, которая легла в основу построений поздней школы неоплатоников, изложена в ряде посвященных различным вопросам трактатов, объединенных в так называемые Эннеады. Она сложилась или во всяком случае была предана гласности в правление императора Галлиена, одной из самых интересных фигур среди императоров эпохи кризиса III в.
В отличие от большинства из них, выходцев из среды выдвинувшихся на военной службе командиров, а иногда и простых солдат, уроженцев придунайских провинций, откуда вербовалась лучшая часть армии, Галлиен был представителем древнего и знатного италийского рода, по образованности и любви к античной культуре он не уступал Антонинам. Его отец, Валериан, был провозглашен императором и сделал сына своим соправителем. Когда Валериан во время войны с персами попал в плен, Галлиен остался единственным императором и в общей сложности правил 15 лет, для III в. срок исключительно долгий. При нем кризис достиг своего кульминационного пункта: отпала от империи Галлия с Испанией и Британией, на востоке отделилось, хотя и не окончательно порвав с Римом, Пальмирское царство, более или менее успешные восстания имели место и в других провинциях; со всех сторон на империю наступали соседние народы, опустошая города и сельские местности. Чрезвычайно усилилась сенатская оппозиция, всячески поносившая Галлиена и его политику. Напротив, среди солдат он пользовался исключительной популярностью и любовью. Мы мало знаем о времени его правления, освещенного лишь во враждебной ему сенатской традиции. Но, видимо, он пытался, с одной стороны, принять меры, диктуемые внешним положением империи, например, он провел важную военную реформу, повысившую значение конницы, способной противостоять коннице «варваров», а с другой стороны, ограничить самоуправство земельных магнатов и возродить города как оплот империи, а вместе с ними и античную культуру. При нем, между прочим, и Плотин, раньше имевший лишь небольшой кружок учеников и не публиковавший свои сочинения, стал читать лекции, посещавшиеся императором и его приближенными, и приобрел известность среди еще сохранявшейся в Риме интеллигенции.
«Я хотел божественное в пас возвести к божественному во всем»[100], таковы были, по словам Порфирия, ученика и биографа Плотина, его предсмертные слова, кратко формулирующие основную цель его философии, цель, по сути дела, ту же, что и у других создателей философских и философско-религиозных систем, исходивших из взаимосвязанности единого первоначала и мировой множественности. Поэтому многое роднит Плотина со стоиками и даже с теми, с чьими учениями он полемизировал. Это нашло отражение, например, в сложности иерархии различных связующих единство и множественность звеньев, в интересе к демонологии, магии, в отрицательном отношении к земному миру. Созданная Плотином философская школа именуется школой неоплатопиков, так как он основывался на учении Платона, но в целом Плотин был самостоятельным и оригинальным мыслителем, глубоко проникшимся стоявшей перед ним задачей: подвести иную, чем у стоиков, но соответствующую античному мировоззрению основу под утверждение о единстве космоса и тем преодолеть чувство разобщенности, отчуждения, так как для него они были основной причиной несовершенства и зла. Формирование неоплатонизма в самый разгар переживавшегося империей кризиса лишний раз подтверждает, что упадок культуры не обусловливается исчезновением людей, способных к творческой деятельности, и такое исчезновение не обусловливает. Значительно показательнее то, на что их творческая энергия направлена и на кого рассчитаны плоды их творчества.
Плотин вырабатывал свою систему в течение сравнительно долгого времени, поэтому она не свободна от внутренних противоречий, вызванных эволюцией некоторых его взглядов и положений, но основные ее черты неизменны. Для Плотина мир един, но вместе с тем состоит как бы из двух сущностей, миров не отделенных, а взаимосвязанных: духовного, сверхчувственного и телесного, являющегося лишь отражением первого. В телесном, вечно меняющемся, возникающем и разрушающемся космосе нет истинного бытия, оно присуще лишь неизменному истинному, умопостигаемому (интеллигибельному) космосу. Его верховный принцип — некое единое благо, простое бескачественное, не постигаемое разумом, заключает в себе все сущее, беспрерывно творит мир исходящей из него силой, подобной исходящему от солнца свету. Каким образом единое и вечное переходит в множественность постоянно возникающего и гибнущего — основной для Плотина вопрос, в решении которого он ищет путь к обратному восхождению от множественности к простому и единому верховному благу. Ближе всего к последнему ум, стоящий, однако, ниже его, так как ум, состоящий из мыслящего и мыслимого, уже не един, а двойствен. Следующую ступень занимает душа мира, которая благодаря присущей ей творческой потенции, логосу, сообщает аморфной, бескачественной материи формы и качества, образующие все многообразие неодушевленных предметов и живых существ. По мере удаления от верховного блага излучаемый им свет тускнеет и совершенно гаснет в материи.
Материя сама по себе не зло, как считали гностики, она лишь отсутствие блага, нечто негативное, но, затемняя, гася исходящую от верховного блага силу, она становится источником пороков и зла, свойственных телесному миру. Зло это не абсолютно, оно такая же неотъемлемая часть вечно творимого по определенному плану, определенной конфигурации космоса, как темные и светлые краски на картине. Только говоря об отдельном предмете, можно говорить о зле, как о чем-то абсолютном в мире, в целом, его или нет или оно необходимо для его совершенства и законченности. Неправы и нечестивы те (имеются в виду в первую очередь гностики), кто учит будто мир возник в результате какого-то грехопадения, какой-то ошибки, что он плох и осужден на гибель. Напротив, он вечен и прекрасен, и человек, познавая его красоту, проникаясь ею, начинает осознавать, как прекрасно должно быть то первичное, от которого исходит эта красота. Оно пронизывает все, определяя всеобщую взаимосвязь и единство. В единстве, простоте только и может быть истинное совершенное бытие.
Но едино только верховное благо. Душа, проникая во множество тел, с одной стороны, остается единой, с другой — делится. В этом единстве противоположностей — неделимой основы и ее разделенности в реально существующем мире — закономерном и необходимом, заключены все противоречия земного бытия. С одной стороны, множественность, разделенность порождает неудовлетворенность, стремление к тому, что нужно для восстановления полноты, законченности, которой лишено отдельное. От сюда желания, страсти, вражда, аффекты, которые, однако, не могут задеть душу, не могут ее загрязнить вследствие контактов с телом, как не может загрязнить золотой слиток налипшая на нем земля. С другой стороны, единство всех душ и мировой души дает возможность человеку через соприкосновение с мировой душой подняться выше разделенности, к разуму и к тому единому, что стоит за ним.
Для Плотина весь этот духовный мир не противостоит миру видимому, не отделен от него, а проникает в него, присутствует в нем и в первую очередь присутствует в человеке. В самом себе и только в самом себе человек должен искать путь приобщения к верховному благу, слиянию с ним, что дает высшее счастье. Кто достиг его, не может стать снова несчастным, ибо счастье не измеряется временем. Слияние с единым благом происходит не в силу познания или размышления, а благодаря экстазу, когда разум как бы отключается и человек, освободившись от внешних восприятий, углубляется в себя. Душе, говорит Плотин, в этом случае не надо мыслить, как не надо размышлять художнику, когда само искусство подсказывает ему, что он должен делать. Но чтобы испытать такой экстаз, человек должен подготовить свою душу, очистить ее, «вылепить ее как прекрасную статую». Путь к очищению лежит через добродетель, которая для Плотина не самоцель, как для стоиков, а только средство к преодолению разорванности, разобщенности, мешающей высшему единству.