Долго затем проходили войска церемониальным маршем мимо своего вождя. Горящие глаза и воодушевленные лица ярко свидетельствовали их преданность Белому делу. По должности командующего парадом я стоял рядом с генералом Деникиным и видел, каким удовлетворением и тихой внутренней радостью светилось его лицо. В те минуты он не мог не чувствовать той крепкой связи, какая существовала между ним и армией. И если перезвон соборных колоколов невольно переносил меня мысленно в Москву, то, вероятно, и главнокомандующему рисовалась в те минуты освобожденная Первопрестольная…
После парада генерал Деникин в сопровождении начальствующих лиц прибыл в городскую думу. В большом зале его ожидали представители города и депутации многочисленных общественных организаций.
Выслушав ряд приветствий и поблагодарив за выраженные чувства, главнокомандующий, говоря о заветном стремлении русских людей освободить Москву, произнес:
— Третьего дня я отдал приказ армиям…
Затем он на мгновение запнулся и закончил:
— …Наступать на Москву!
Во время речи главнокомандующего стояла полнейшая тишина. После слов «наступать на Москву» вся эта тысячная толпа, заполнявшая обширный зал, коридоры, лестницу, на мгновение оцепенела. Я почувствовал, как неожиданная спазма перехватила мое горло. На мгновение я перестал дышать, а на глазах появились слезы. Еще минута такого общего столбняка, а затем уже не крик, а исступленный вопль «ура». Люди не замечали катящихся из их глаз слез и кричали, кричали, вкладывая в этот крик и тоску накопившегося национального горя, и весь восторг затаенных надежд.
Незабываемые картины и переживания! То был высший подъем осознания Белой идеи. Это были минуты величайшего порыва патриотизма. Все смешалось, перепуталось, и потрясенный Деникин должен был переживать истинное удовлетворение и как русский человек, и как белый вождь.
После приема депутации генерал Деникин отправился на обед, устроенный городскими представителями в саду Коммерческого клуба. Российское гостеприимство, радостное настроение и волнующие речи… Обед давно уже закончился, а главнокомандующий продолжал еще сидеть. Он явно наслаждался и отдыхом, и обществом незнакомых, но родных ему по духу русских людей.
После обеда желающие закурили. На предложение соседей А. И. Деникин ответил, что вообще не курит и только изредка разрешает себе насладиться сигарой. И надо было видеть, как засуетились наши любезные хозяева, как заволновались, забегали старшины клуба, желая достать сигару для главнокомандующего. В этом незначительном эпизоде проявилось столько ласки, столько внимания, и так искренне всем хотелось услужить дорогому гостю, доставить ему хотя бы небольшую радость…
В это же время к генералу Деникину незаметно подошел какой-то почтенный пожилой господин, выбрал момент, схватил руку главнокомандующего и быстро ее поцеловал.
Этот жест сильно смутил Деникина и вызвал новый порыв энтузиазма. После обеда главнокомандующий проехал по городу, а затем посетил спектакль в городском драматическом театре. Лично я не был на этом спектакле, но мне передавали, с каким восторгом публика приветствовала своего вождя.
В тот светло-пасхальный день мы забыли и о чувствах мести, и о лаврах победителей. В наших ушах неумолчно звучал радостный благовест московских колоколов, а перед глазами стояли видения кремлевских святынь… В сердцах и в душах наших была только Москва…
ДОБРОВОЛЬЧЕСКИЙ ПОЛК
Полк Добровольческой армии — это был своеобразный мир, имевший мало сходства с полковой жизнью дореволюционного периода. Во время гражданской войны мне приходилось занимать разнообразные должности, благодаря которым я имел возможность близко подходить и к деятелям, и к событиям той эпохи. Однако ни на одной должности я так ярко не наблюдал и не воспринимал и светлый, и темный лик добровольчества, как тогда, когда командовал полком. Вместе с тем, проходя с полком по России, я непосредственно сталкивался с самыми разнообразными слоями населения, видел города и деревни, видел жизнь такой, какой она была в действительности. В своем победном движении на север фронт обычно продвигался гораздо скорее, чем тыл. В момент нашего прихода в тот или иной район он переживал полный паралич власти: большевистская администрация уходила, а добровольческая еще не появлялась. Жизнь, однако, предъявляла свои требования, и командир полка, хотел он того или нет — это значения не имело, становился временно представителем всегражданской власти. Подобная универсальность, отрицательное значение которой вне сомнений, давала, однако, возможность глубже и всесторонне знакомиться с настроениями и событиями 1919 го да.
Принимая полк, я имел к тому времени и солидный служебный стаж, и высшее военное образование. В силу этих обстоятельств мои новые обязанности представлялись мне вполне отчетливо. Ни строевые, ни тактические вопросы меня не смущали. Робел я только перед одной областью — перед хозяйством. Не чувствуя склонности к делам подобного рода, я всегда их сторонился, а между тем эта отрасль полковой жизни играла громадную роль. Судьбе угодно было послать мне незаменимого помощника по хозяйственной части генерал-майора Черниоловского, большого знатока-практика полкового хозяйства и человека кристальной честности. Он идеально вел обширное хозяйство, причем, чем я особенно дорожил, внес в эту отрасль все навыки формальные и этические, какие были свойственны императорской армии.
Когда во время Бредовского похода генерал Черниоловский погиб, полк и я искренне его оплакивали.
В Харькове Белозерский полк располагался на Москалевке, в бывших казармах Пензенского полка6. Полком временно командовал полковник Радченко, молодой человек, служивший в полку еще в мирное время и пробывший в его рядах всю Великую войну. Храбрый, энергичный и невозмутимый, он был предан всей душой родному полку.
Когда я приехал принимать полк, ко мне навстречу вышел молодой высокий подпоручик с гладко стриженной головой и с добрыми, чистыми глазами.
— Здравия желаю, господин полковник! Пожалуйте, мы вас ожидаем.
Он сказал это таким приветливым голосом, его лицо так радостно улыбалось, что со стороны можно было посчитать, что подпоручик встречает не незнакомого командира полка, а близкого ему человека. Я в свою очередь поздоровался с ним тоже приветливо. Это был оперативный адъютант подпоручик И. И. Глоба, в дальнейшем мой старательный, безотказный помощник и вернейший друг.
По прибытии в полк я захотел прежде всего познакомиться с офицерами и был приятно удивлен, когда при представлении мне командного состава увидел около 100 офицеров. Несмотря на стремление офицеров представиться мне возможно лучше, я все же обнаружил немало чисто внешних недочетов, что откровенно и высказал. В дальнейшем, когда мои отношения с полком приняли формы исключительно единения и доверия, я узнал, что мое первое появление вызвало горячие споры. Сторонники новых течений считали, что «такая строгость» не соответствует традициям Добровольческой армии. Поклонники регулярных начал, наоборот, одобряли:
— Командир полка никому ничего обидного не сказал, а сказал только правду. И если он подтянет всех, то будет только хорошо.
Продолжая прием, я все время испытывал приятное разочарование. В полку оказалось 3 батальона, а в ротах по 60–70 штыков. По добровольческому масштабу это был уже солидный полк. Хромали, и очень сильно, все отделы снабжения. Не хватало винтовок, пулеметов, телефонного имущества, обмундирования, снаряжения. Обоз находился лишь в зачаточном состоянии. В общем, полк был сформирован на живую нитку. Необходима была еще большая напряженная работа. Во всяком случае, то, что было уже сделано, свидетельствовало, как много любви и труда вложили в дело формирования полка и его временно командующий, и офицеры.