С первого же дня боевых действий штаб полка был соединен телефоном с батальонами и ротами. Столь элементарное правило связи, о котором в нормальных условиях ведения войны не приходилось бы и вспоминать, в гражданскую войну являлось уже крупным достижением, которое не только подчеркивали, но которым гордились… В напряженные периоды боя, когда полковой участок имел 25–30 верст, Глоба или я не отходили от телефона. Мы слышали все переговоры командиров батальонов и рот и потому всегда были в полном курсе дела. Прежде чем получалось донесение о неустойке на том или ином участке, мы уже предугадывали критическое положение, и к угрожаемому участку направлялся резерв. И когда батальонный командир возбужденным тоном докладывал о том, что «снимает телефон» и начинает отходить, в ответ ему сообщалось, что через 10–15 минут подойдет уже «полчаса тому назад» высланный резерв.
· Продержитесь?
·
· Так точно, продержимся, — слышался радостный и снова бодрый голос…
·
Подобная осведомленность скоро внушила крепкую веру полка в полковой штаб.
Строевая канцелярия находилась всегда в тылу. Ездить туда и, следовательно, оставлять полк я не мог, а потому периодически вызывал для доклада полкового адъютанта, подпоручика X. Он почему-то боялся меня, хотя повода ему для этого я и не давал. Несмотря на подобную боязнь, он все же, пользуясь своей отдаленностью и отсутствием надзора, злоупотреблял моим доверием. Стал пить, ухаживать, а иногда просто безобразничать. Открылось это случайно. Однажды он прибыл ко мне с докладом. По своему обыкновению франтовато одетый, с тщательно сделанным пробором и сильно надушенный какими-то скверными духами.
Я долго крепился, но затем не выдержал:
— Что это вы так благоухаете?
Адъютант страшно смутился, покраснел и почему-то прикрыл рот рукой.
— Виноват, господин полковник, это вчера у меня были гости, мы случайно засиделись и… и немного выпили.
Я смотрел на него, он на меня. Тут-то я почувствовал ясный аромат винного перегара.
Произошло забавное недоразумение. Спрашивая, почему он «так благоухает», я имел в виду исключительно запах духов. Поручик X., зная за собой вину, вообразил, что под благоуханием я подозреваю винный перегар.
Это qui pro quo открыло мне глаза, и были приняты нужные меры…
Подобные случаи были, впрочем, единичны, и в своей массе строевое офицерство служило своей Родине с полным самопожертвованием и с большим аскетизмом.
С первых же дней выхода полка из Харькова я стал убеждаться, что фактом сформирования офицерских рот была допущена крупная ошибка. В первом же бою одна из таких рот проявила и нервность, и недостаточное упорство. Узнав об этом, я прибыл на участок роты и приказал ее собрать. Заметив суету, большевики стали посыпать нас шрапнелью. И под огнем противника происходил наш «разговор». В резких выражениях пристыдил я офицеров, поставил им в пример другие роты, тут же отрешил командира роты и пообещал в случае повторения малодушия применить суровые меры воздействия.
Серьезная боевая обстановка того периода побудила меня обойтись с офицерской ротой так строго и неприветливо. Однако и тогда, и теперь я отчетливо понимал и понимаю, что был несправедлив.
Поставленные в ненормальные условия, офицеры не могли полностью выявить своего духа и той доблести, на какую они были способны.
Я решил постепенно упразднить офицерские роты и вернуться к нормальной организации.
После моего разговора с офицерами на железнодорожной станции рота воевала вполне прилично, однако подлинную доблесть все эти «рядовые» проявили лишь тогда, когда были распределены по ротам и стали начальниками. Почувствовав себя на своем месте, в привычных им служебных взаимоотношениях, они дали полностью свои лучшие качества.
В период нахождения перед Грайвороном посетил полк командующий армией. Получив донесение о его приезде, я немедленно явился генералу Май-Маевскому. Он принял меня в своем вагоне.
Несмотря на ранний час (было около 6 часов утра), на столе стояла почти пустая бутылка вина. Во время доклада и последующего разговора Май-Маевский прикончил и остатки. Вначале командующий слушал меня внимательно и задавал вопросы, ясно свидетельствовавшие, что его голова работает вполне хорошо. Через полчаса под влиянием вина и жары он стал все более и более сдавать.
Несколько раз входил в купе, в котором мы сидели, адъютант генерала Май-Маевского Макаров. Прежде всего его взгляд останавливался на бутылке. Видя ее пустой, он порывался заменить ее новой, однако генерал, по-видимому, несколько меня стеснялся и выпроваживал своего адъютанта небрежным движением руки.
При появлении Макарова я всякий раз прекращал свой доклад и выжидал его ухода. Командующий это заметил, и когда адъютант вошел в купе в третий раз, Май сказал:
— Пошел вон!
Сказал таким тоном, что не оставалось сомнений в привычной обиходности этой фразы…
После доклада был обход позиций ближайшего батальона. Я видел, с каким трудом двигался генерал Май-Маевский. Он запыхался, как-то прихрамывал и явно изнемогал. Неумеренное потребление алкоголя приносило свои результаты.
Мы обошли участок лишь одного или двух взводов. Дальше командующий идти уже не мог и вернулся в свой вагон совсем измученным. Он грузно опустился на стул и стал жадно пить вино, принесенное Макаровым.
Мне было искренне жаль генерала. Он явно пропивал и свой ум, и здоровье, и незаурядные способности.
В этот момент я видел в нем лишь больного человека.
— Ваше превосходительство, вы лучше легли бы и отдохнули.
Май не обиделся на такое нарушение дисциплины, грустно улыбнулся и как-то безнадежно махнул рукой.
— Стал слабеть. Сам чувствую, что машина портится. Я откланялся и вышел. На перроне меня нагнал Макаров:
— Господин полковник, нельзя ли устроить завтрак для командарма, он еще ничего не ел?
Убежденный, что инициатива завтрака исходит от Макарова, я холодно отказал, заявив, что у меня нет никаких запасов.
И действительно, в штабе не было ни вина, ни закусок. Макаров ушел. Через две минуты он снова подошел ко мне:
— Командарм просит вас не стесняться и дать, что у вас найдется. Хотя бы картошку. Вино и водка у нас есть.
После этих слов мне оставалось только исполнить желание командующего армией.
Через час был подан завтрак — чай, вареные яйца, яичница, картофель. В полном смысле походный завтрак.
В том районе, какой занимал полк, находилось несколько сахарных и винокуренных заводов. Они не работали, но на заводских складах хранились большие запасы сахара и спирта. Склады эти охранялись по моей инициативе моими же караулами. Это многомиллионное богатство находилось в прифронтовой полосе, и им никто не интересовался. Не интересовались, правда, лишь те официальные органы, которые должны были бы интересоваться подобным «золотым» запасом. Полки и многочисленные военные учреждения, наоборот, очень скоро проведали о сахаре и спирте, и ежедневно ко мне являлись «приемщики» с просьбой выдать для их частей то или иное количество сахара и спирта. Наиболее скромные просили 30–50 пудов сахара, а ловкачи запрашивали вагон. В силу каких соображений, я не знаю, но заводская администрация не только не препятствовала выдачам, но как будто даже их поощряла. Все управляющие требовали только одну формальность: мою пометку, что сахар и спирт берутся действительно для нужд частей. Несмотря на доклады, я не получал по этому вопросу никаких указаний свыше. А обращенные ко мне просьбы штабов дивизии, корпуса и армии об отпуске сахара и спирта убеждали меня, что я являюсь как бы признанным расходчиком всего этого добра. Ввиду такого положения дел я не считал необходимым отказывать войскам, когда они ко мне обращались. Спирт отпускал скупо, сахар же более щедро. Конечно, не вагонами.