Окончив завтрак, Макаров обратился ко мне с просьбой дать для штаба армии спирта и сахара. Зная, что Макаров спекулирует, я отказал. Он пошептал что-то на ухо командующему, и генерал Май-Маевский с благодушной улыбкой сытого и довольного человека поддержал просьбу своего адъютанта:
— Дайте ему немного сахара и спирта. Штаб просил, чтобы мы им привезли.
Я исполнил это приказание, пометив на поданной мне записке: «15 пудов сахара и 1 ведро спирта».
Позже, уже после отбытия генерала, я узнал, что Макаров получил во много раз больше, чем ему было разрешено. Если память не изменяет, то 150 пудов сахара и 15 ведер спирта. Он, не смущаясь, приписал лишние цифры…
Командующий армией в доверительном разговоре предупредил меня о своем решении перейти в наступление в ближайшем будущем. И действительно, через несколько дней я получил приказание овладеть Грайвороном, а затем захватить и удерживать станцию Готня — железнодорожный узел того района.
Грайворон и железнодорожную линию Харьков — Кореново защищала красная дивизия. Она во много раз превосходила численностью Белозерский полк, однако подобное соотношение сил воспринималось как нормальное явление гражданской войны. Всей группой красных войск командовал какой-то матрос. Силе и невежеству надо было противопоставить доблесть и искусство. Позиция большевиков была усилена окопами, имевшими у Грайворона двухъярусную оборону и проволочные заграждения.
Место предстоящего боя являло картину, какую можно было наблюдать только в период гражданской войны. Между фронтами — нашим и красных — весь день работали крестьяне, убирая хлеб. Во время перестрелок охранения они ложились на землю, а когда огонь прекращался, снова принимались за работу. Иногда бывали среди них раненые.
Я приказал своему охранению без крайней нужды огня не открывать, и крестьяне скоро приметили, что инициаторами стрельбы являлись обычно большевики. Это обстоятельство вызвало большую неприязнь к красным, чем мы и пользовались. Мужики и бабы, желая насолить красным, охотно передавали нашим разведчикам все сведения о противнике.
Поля «наших» крестьян находились позади расположения полка, и пропуск через линию белозерского охранения был воспрещен. Когда утром крестьяне не выходили на работы, это всегда являлось признаком того, что большевики что-то готовят…
Красные войска обладали одной особенностью: они, как всякие слабые духом части; не любили ночных боев, и если бывали сбиваемы перед вечером, то уходили стремительно, стараясь возможно скорее оторваться от преследования.
Располагая слабыми силами, я решил использовать эту особенность красных и назначил атаку Грайворона под вечер. Накануне ночью была произведена соответствующая перегруппировка, и в течение дня выдвинутые роты лежали, прикрываясь наскоро вырытыми замаскированными окопами. Большевики не заметили всех этих приготовлений и, видя, что день проходит спокойно, успокоились и сами.
Стремительно поведенная во фланг атака, чего, по-видимому, мой партнер — матрос никак не ожидал, произвела на противника сильное впечатление. Матрос двинул все свои резервы на атакованный участок и, как потом выяснилось, выехал туда и сам. С нашей стороны это была, однако, только демонстрация, и главный удар был нанесен в центре. Все было закончено менее чем в 3 часа. Мы захватили более 200 пленных, несколько пулеметов, одно орудие и почти весь обоз красных. Среди взятой большой добычи оказался обширный склад английской парфюмерии. Зачем большевики привезли его в Грайворон, я так и не дознался.
Выполняя свою задачу, полк с приданной ему дроздовской батареей и дивизионом иркутских гусар продолжал наступать к северу. Очень упорные и кровавые бои происходили за обладание железной дорогой Белгород — Сумы. Здесь разыгрался трагический эпизод, стоивший жизни прекрасному офицеру — командиру 1-й роты поручику А. После удачного боя А. подошел к группе безоружных пленных, и в тот момент, когда он мирно разговаривал с красноармейцами, к нему незаметно приблизился один из пленных и выстрелом из револьвера в спину убил А. наповал. Выстреливший оказался комиссаром. В одно мгновение он был растерзан солдатами 1-й роты, очень любившими своего командира, но это, конечно, не воскресило погибшего.
В середине 1919 года определенно обрисовался перелом в наших отношениях к пленным. Если в первый период существования Добровольческой армии война обеими сторонами велась, в сущности, на уничтожение, то к указанному периоду уже не наблюдалось прежнего озлобления. Пленные офицеры и солдаты, если они не были коммунистами, обычно и без особых формальностей принимались в ряды
полонившего их полка. По неписаным добровольческим законам, все пленные считались собственностью той части, какая их взяла. Часть пленных из числа лучше одетых оставалась при полку, и ими пополнялись роты. Остальные, если они не были нужны, отправлялись в тыл, где и передавались корпусным и армейским комендантам. Существовали ли по вопросу о пленных какие-либо общие инструкции, изданные главным командованием, я не знаю. Думаю, что таковые были изданы, но лично до меня они не доходили.
Сама жизнь выработала известные правила отбора пленных, каковые и применялись командирами полков с теми или иными, но, в общем, незначительными вариациями.
Обычно каждая группа пленных сама выдавала комиссаров и коммунистов, если таковые находились в их числе. Инородцы выделялись своим внешним видом или акцентом. После выделения всех этих элементов, ярко враждебных белой армии, остальная масса становилась незлобивой, послушной и быстро воспринимала нашу идеологию. За редким исключением, большинство были солдатами в период Великой войны и потому после небольшого испытания ставились в строй. Они воевали прекрасно. В Белозерском полку солдатский состав на 80–90 процентов состоял из пленных красноармейцев или из тех мобилизованных, которые служили раньше у большевиков, а затем при отходе сбежали.
В других частях солдатский вопрос обстоял примерно так же, как и у меня. Много раз и с особым вниманием присматривался я к своим солдатам, бывшим красноармейцам, стараясь отыскать в них какие-либо «красные» черты. И всегда в своей массе это были добродушные русские люди, зачастую религиозные, с ярко выраженным внутренним протестом против большевизма. Всегда чувствовалось, что большевизм захлестнул их только внешне и не оставил заметных следов на их духовной сущности.
В Добровольческой армии вопрос о пополнении полков из запасных армейских частей был разрешен неудовлетворительно. Со времени выхода из Харькова и до начала Бредовского похода, то есть в течение семи месяцев, Белозерский полк пропустил через свои ряды более 10 тысяч человек — офицеров и солдат. И за все это время только один или два раза я получил из какого-то армейского ба — тальона пополнение общей сложностью 300–400 человек. Между тем громадная территория, занятая Добровольческой армией к октябрю 1919 года, давала, казалось, неиссякаемый источник людского запаса. В тот период имелись все материальные возможности создать не только правильно действующие запасные части, но сформировать и новую армию. Пример генерала Краснова, сумевшего в кратчайший срок создать Молодую Донскую армию, достаточно убедительный. И не подлежит сомнению, что наличие в тылу сильных и готовых к действиям резервов не допустило бы той катастрофы, какая в конце концов постигла обессиленный фронт.
По справедливости надо признать, что недостатка в предупреждениях, и в предупреждениях очень серьезных, не было. В своем продвижении от Харькова до линии Орел — Чернигов малочисленная, растянутая на сотни верст Добровольческая армия несколько раз переживала тяжелые кризисы. Величайшей доблестью и бесконечными жертвами фронт восполнял недочеты организации, сбивал врага, двигался вперед, по пути самоформировался и через некоторое время переживал очередное бессилие. Полковые участки в 25–30 верст протяжением при составе в 800–1000 штыков почитались явлением нормальным…