Памятуя о переменности военного счастья и зная, с какими невероятными усилиями удерживается город, я предложил желающим жителям выехать в тыл, в иные, более спокойные и безопасные места.
Среди лиц, которых я лично навестил, предлагая свою посильную помощь, была и сестра героя Добровольческой армии генерала Дроздовского. Я знал Юлию Гордеевну давно, когда она была молодой, жизнерадостной барышней. Помня, что Дроздовские жили когда-то в Чернигове, я приказал навести справки. Оказалось, что Юлия Гордеевна с неизлечимой хронической болезнью находится в местной богадельне. Отправился к ней. В пожилой, изможденной женщине, лежавшей на грязном соломенном матрасе, я с трудом узнал прежнюю Юлию Гордеевну. Широко открытыми глазами, с явным недоумением и даже со страхом смотрела она на меня. Последний раз мы встречались, когда я был 17-летним юнкером.
— Здравствуйте, Юлия Гордеевна, узнаете меня? Я Боря Штейфон. Помните?
Она вспомнила, расплакалась и судорожно схватила мою руку.
Так и не отпускала моей руки, покуда я сидел у ее кровати.
На другой день я снова ее навестил. Она была к этому времени переведена в лучшую, частную лечебницу, лежала в отдельной комнате на прекрасной кровати. Около нее находилась специально командированная полковая сестра. На ночном столике стояли цветы и лежала добытая с трудом коробка шоколадных конфет. Совершилась одна из сказок жизни!
О положении Ю. Г. я сообщил дроздовцам, и их трогательным попечением Ю. Г. была вывезена на юг.
Пятидневная Черниговская операция, а затем полуторамесячная оборона города потребовали от полка громадного напряжения.
Большие потери снова обессилили нас. Очередная мобилизация лишь временно отдалила кризис, однако он назревал с каждым днем.
Еще более усилившийся материально после взятия Чернигова Белозерский полк являлся, вероятно, самым богатым полком в армии. У меня имелось много пулеметов, винтовок, я располагал достаточным количеством обмундирования и снаряжения. Хозяйственная часть, отнюдь не прибегавшая к незаконным приемам, благодаря разумной экономии обладала большими запасами. В любое время мы могли по примеру «цветных» полков развернуться в сильную, прекрасно снабженную бригаду. И, несмотря на все эти данные, полк таял с каждым днем. Как после Льгова, так и в Чернигове мне необходимо было иметь 5–7 дней спокойствия, дабы дать отдых измученным людям. Дать им две ночи спокойного сна. Только отведя полк в резерв, можно было действительно его пополнить, устроить и дать ему силы для продолжения успешных боевых действий. Однако о каком отдыхе могла быть речь, когда надо было слабыми силами оборонять двадцативерстный фронт, имея перед собою втрое сильнейшего врага?
И с чистой совестью можно признать, что войска Черниговской группы делали больше, чем можно было от них требовать. Постоянно получаемые благодарности от высшего начальства свидетельствовали об этом. 7 октября генерал Драгомиров, например, телеграфировал:
«Полковнику Штейфону, копия генералу Бредову.
Сердечно благодарю Вас и молодцов белозерцев за доблестную отвагу в боях 6 октября у железной дороги Товстолес — Халявино. Особенно благодарю за постоянную активность действий. Уверен, что под Вашим умелым руководством доблестные белозерцы отстоят грудью древний Чернигов».
Читать подобные признания белозерских заслуг было, конечно, приятно, но, как всякие слова, они начинали терять свое значение. Ряды защитников уменьшались с каждым днем.
Недостатка в пленных мы, правда, не ощущали, но по своим настроениям это были лучшие большевистские части — они не годились для немедленной постановки в строй.
Нам не хватало солдат. Роты вновь снижались до 40–50 штыков.
Катастрофа приближалась, но, к счастью для себя, фронт ее еще не предвидел. Растянутые тонкой линией на сотни верст, войска пытались своею кровью и величайшей доблестью исправить недочеты тыла и организации. И как ядро, прикованное к ноге каторжника, стесняет все его движения, так и неустройство тыла, несовершенство военной системы и вся совокупность сделанных раньше ошибок парализовали порыв фронта.
Приближалась осень. Истомленные войска не имели теплой одежды. Резервов не было. Части воевали уже только своими кадрами. Дух бойцов явно изнашивался. И когда после занятия Орла и Брянска советская Москва готовилась к эвакуации и на фронт была двинута даже личная охрана Ленина — Латышская дивизия, добровольческое командование уже не имело сил, чтобы сломить несомненно последнее сопротивление.
Наступила агония фронта и трагический отход к Новороссийску.
Черниговскую и Киевскую группы ожидал крестный путь Бредовского похода.
Причины, подготовившие неудачу белой борьбы на юге России, конечно, чрезвычайно разнообразны. Нет нужды перечислять их даже с нарочитой добросовестностью, ибо каждая отдельная причина, как бы ни было велико ее самодовлеющее значение, все же не более как деталь. Деталь, порожденная несовершенством общей системы. Поведенная в 1919 году борьба в общегосударственном масштабе должна была и вестись приемами, выработанными государственной мудростью и государственным опытом. В 1919 году мы внезапно забыли истину, что настоящее будет жизненным лишь тогда, когда оно является логической и исторической связью между прошлым и будущим. Несмотря на величайшее горение духа, добровольчество как государственная система не имело органических связей с прошлым и не могло рассчитывать на успех в будущем. Трагедия Добровольческой армии и заключалась в том, что своевременно, то есть по выходе из Донецкого бассейна, она не превратилась в армию регулярную. Мы забыли о регулярстве, завещанном нам Петром Великим. Забыли и жестоко за это поплатились.
Несмотря на то что добровольчество, конечно, не по последствиям, а по духовной ценности, и является равным периоду Минина и Пожарского, все же оно было не более как исторический эпизод. К несчастью для нашей Родины, исторический эпизод был воспринят как якобы историческая эпоха. Героическому духу дана была не соответствующая масштабу борьбы форма. И не подлежит сомнению, что, если бы добровольчество как дух было введено в формы регулярства как системы, исход борьбы на юге России был бы иным.
В крымский период диагноз болезни был поставлен правильно, и генерал Врангель повел свои войска по путям русской армии. Эта благодетельная реформа, хотя и сильно запоздавшая, быстро возродила деморализованные долгим отходом части и помогла главнокомандующему удерживать Крым в течение семи месяцев.
И галлиполийское «чудо» объясняется главным образом тем, что галлиполийское командование впервые после революции стало неуклонно и систематически проводить принципы регулярной армии…
Россия уже пережила небывалые потрясения, а ко времени своего возрождения переживет их еще больше. И когда наша Родина приступит к своему устройству, она будет так бедна, что уже не сможет позволить себе роскоши ошибаться. Поэтому мы должны всегда помнить ошибки прошлого, дабы избежать их повторения в будущем.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Первое издание:
Штейфон Б. Кризис добровольчества. Белград, 1928.
Генерал-майор Штейфон Борис Александрович родился 6 декабря 1881 г. в Харькове в семье ремесленника, крещеного еврея, окончил Харьковское реальное училище, Чугуевское пехотное юнкерское училище, откуда был выпущен в 1901 г. подпоручиком в 124-й пехотный Воронежский полк, и Николаевскую военную академию в 1911 г. Участвовал в русско-японской войне. С ноября 1911 г. — командир роты 6-го гренадерского Таврического полка, с ноября 1913 г. — старший адъютант штаба войск Семиреченской области, с января 1914 г. — обер-офицер для поручений при штабе 2-го Туркестанского армейского корпуса. Участвовал в первой мировой войне; с июля 1916 г. — штаб-офицер для поручений при штабе 1-го армейского корпуса, в 1917 г. был произведен в полковники. В декабре 1917 г. вступил в Добровольческую армию, участвовал в 1-м Кубанском («Ледяном») походе, летом 1918 г. приехал в Харьков, где организовал центр вербовки офицеров в Добровольческую армию. С апреля 1919 г. — начальник штаба 3-й дивизии, с июля — командир 17-го пехотного Белозерского полка, с сентября — начальник 4-й пехотной дивизии, с ноября — начальник штаба Полтавского отряда (Правобережная группа войск Киевской области) генерала Н.Э.Бредова. В январе — августе 1920 г. занимал должность начальника штаба группы войск генерала Н.Э.Бредова, отступившей из Одессы на соединение с польской армией и интернированной в Польше, был произведен в генерал-майоры. В сентябре с остатками группы был перевезен в Крым. В ноябре 1920 г. с остатками Русской армии генерала П.Н.Врангеля эвакуировался из Крыма в Турцию. В 1921 г. занимал должность начальника штаба 1-го армейского корпуса и коменданта Галлиполийского лагеря, затем переехал в Югославию. С 1941 г. являлся начальником штаба Русского охранного корпуса, сформированного немцами из русских эмигрантов для операций против югославских партизан, позже был назначен командиром корпуса. Умер 30 апреля 1945 г. (по некоторым сведениям, был убит) в Загребе.