Мы живем в медийном пространстве, у нас нет никаких ограничений по доступу к информации, в том числе, исторической — мы знаем, о том, насколько чудовищна может быть война, но даже в этих условиях социологи фиксируют загадочный феномен — современные развитые общества не только перестали бояться войны, они соскучились по ней! То есть, даже зная, благодаря доступности информации, обо всех ужасах, сопровождающих войну, мы перестаем бояться ее, когда из жизни уходят ее последние свидетели. Каким же было восприятие исторического «времени» в древнем мире — без книг, видения масштаба геополитических процессов и документального кино? Предельно примитивным, но такими же были и деньги. Деньги и отношение к ним — есть зеркало понимания соответствующим обществом истории и его способности к формированию представлений о будущем. Они нужны, как гарант — пусть и предельно ненадежный и виртуальный (о чем, впрочем, человек как правило не догадывается) — возможности получить в этом непредсказуемом будущем те ценности, которые будут нужны человеку для удовлетворения его потребностей в предстоящем. Именно этим обуславливается и важность «эквивалентности» денег (в нынешнем ситуации к этому примыкает, на тех же основаниях, и характеристика «свободной конвертации валюты»), поскольку мы не понимаем, что именно нам в этом будущем может понадобиться, и сколько все это будет стоить. Чем более драматичным представляется нам будущее — «нечего будет есть», «не на что будет жить», «заболеешь, состаришься и никто о тебе не позаботится» и т.д., тем большую потребность мы испытываем в наличии денежных накоплений — «на черный день», «под подушкой», «гробовых». Мы жаждем их, как тревожный больной транквилизаторов.
Вся эта драматургия уже — прямо или косвенно — показана в исследованиях на, так сказать, живом мозге: нейрофизиологи Стэндфордского университета под руководством профессора Брайна Кнутсона выяснили, что принимая решение о покупке наш мозг актуализирует прилежащее ядро — зону, ответственную за предвкушение удовольствия, когда же он видит перед собой чек на кругленькую сумму, активизируется островок Рейля — тот самый, который генерит чувство боли и дискомфорта. Иными словами, за феноменом, который мы привычно считаем «деньгами», в действительности, стоит наше отношение со временем — расставание с деньгами является для нашего мозга почти физической болью, за которой, в свою очередь, кроется наше самонаказание за утрату (с тратой денег) виртуально-защищенного будущего. Если деньги являются для нашего мозга эквивалентом удовлетворения будущих потребностей, а наличие денег гарантирует ему защищенность (они воплощают для него «все, что может понадобиться», включая масловскую любовь и уважение других людей), то, вероятно, нам и надо говорить, в первую очередь, о будущем, а не о «деньгах».
Но будущее — это ничто, его еще нет, а потому оно безразмерно. Сколько нам нужно денег для этого нашего будущего? Можно прикинуть, но тут же возникнут опасения... А что если эти деньги обесценятся, прогорят? Что если, например, в будущем изобретут лекарство от смерти, и оно окажется баснословно дорогим? Все это лишний раз доказывает, что в этой игре участвуют не деньги, а время — представление о будущем. Пределы «разумного количества необходимых денег» легко рушатся: будущее — это фантазия и страх, у которого, неизбежно, глаза велики, а потому мозг хочет не просто удовлетворения потребностей, но страховки, гарантии, надежности, то есть — больше и больше денег, как способа овладеть этим будущим, контролировать его. При этом, мы из опыта знаем, что деньги постоянно теряют в стоимости, что их никогда не бывает «довольно»... Именно этот страх перед будущим в «век тревоги» (таким был, по заверениям психологов, ХХ век) и разогнал машину производства денег из ничего. Этому же поспособствовала и гедонистическая идея, связанная с разросшимся фантомом желания — много и быстро заработать, чтобы «ничего потом не делать, а просто жить и получать удовольствие». Если мы принимаем такую тактику (причем, слово «если» звучит в этом предложении уже как издевка), то сколько нам, в этом случае, нужно денег? В общем, в деньгах мы имеем невротический механизм компенсации, который всегда приводит к обратному эффекту.
Странно ли, в связи со всем этим, что идея «Капитала 1.0» принадлежит Карлу Марксу — первооткрывателю «континента Истории», как называл его Луи Альтюссер? Ведь уже и «капитал» Маркса, хоть он и зиждется на идее объективно существующих материальных благ, реально определяется не как что-то физически-наличествующее, а как «самовозрастающая стоимость». В этом самовозрастании — то есть, будущем и гипотетическом росте, — и заключается, как пишет Маркс, «жизненный процесс капитала». Вот одна из тех причин, почему мы должны смотреть на Маркса, в первую очередь, как на методолога: динамика капитала от «Капитала 0.0» к «Капиталу 3.0» — это процесс совершенствование способа овладения будущем, в этом заключается сама логика финансов.
«Новая методология», о которой я только что упоминал, усматривает сущностную и универсальную динамику фаз развития любого процесса: крайние его точки (первая и четвертая фазы) характеризуются одним и тем же базовым феноменом (в последней фазе мы, впрочем, видим этот феномен преображенным, вышедшим, так сказать, на новый уровень — за счет того, что он вобрал в себя функцию рассматриваемого нами процесса развития), а две промежуточные фазы, находящиеся по центру (вторая и третья), представляют собой некую трансформацию самой этой функции, примененной к феномену. В рассматриваемом нами случае, то есть, применительно к становлению нынешней финансовой системы, сущностным феноменом процесса является ценность (оборачиваемая, обретающая стоимость и т.д.), а функцией, и это возможно главное, что необходимо понять, — время. Появление, рост представлений человечества о времени (пусть это и звучит странно), и есть эта функция по отношению к феномену ценности.
Функция времени долго набирала силу. Трудно представить, но привычные нам наручные часы вошли в моду только в начале прошлого века, а первые попытки синхронизации времени на разных территориях были продиктованы появлением железных дорог (середина XIX века) и телеграфа (это уже конец XIX века). То есть, это даже не вопрос «истории» как науки (ее новый общественный статус — лишь маркер происходящих с нами изменений) — само время, как осознанный феномен, поступательно овладевало нашей жизнью — в том числе и экономической. Человечество в своем развитии, подобно взрослеющему ребенку, училось думать о времени, разворачивать его, и эта функция с неизбежностью стала менять природу того, что является для человека ценностью. Всякая ценность существует здесь и сейчас, эта же ценность завтра — это уже нечто другое (вполне возможно, что она уже и не будет обладать ценностью, а возможно наоборот — обретет ее, как картины Ван Гога). То есть, появление функции времени в системе оценки феномена ценности меняет саму природу этой ценности. Вкусное рагу — несомненная ценность, но если вы посмотрите на него через призму функции времени, то станет понятно, что оно останется ценностью завтра, только убранное в холодильник, а через неделю — если сейчас его законсервировать. Иными словами, ценность во времени требует других ценностей (холодильников, консервных банок или маркетинга, как в случае Ван Гога), которые помогут ей сохраниться, а возможно, и приумножиться.
Механика рождения нового мира — «Капитала 3.0». Схватки
http://snob.ru/selected/entry/85990
Продолжаем публиковать текст Андрея Курпатова, посвященный новым экономическим отношениям. В четвертой части читайте о том, как «Капитал 1.0» взял контроль над будущим, и об одной устойчивой иллюзии, лежащей в основе следующего капитала — «Капитала 2.0».