Однако признавать за религией эту функцию и в то же время ограничиваться только этой функцией - значит предполагать, что политика обладает достаточной силой и способностью независимо от идеологии и религии сохранить лучшие результаты Просвещения. В действительности же мы наблюдаем ныне смешанную ситуацию, при которой политика и религия взаимопроникают друг в друга вплоть до того, что их бывает невозможно отличить. Политика становится все более религиозной, а религия все более политизируется.
Сегодняшнюю ситуацию характеризуют движения и тенденции возврата к прошлому. Если буревестникам прогрессистского атеистического Просвещения религия, а тем самым и христианство, представлялась реликтом минувшей исторической эпохи, то сегодня христианство стало определяющим условием спасения традиций Просвещения, то есть рациональной культуры и связанных с ней возможностей свободы.
Говорить всерьез о христианстве как о возможной альтернативе можно лишь в связи с обсуждением вопроса о конце эпохи Просвещения, постмодернизме в области культуры и причинах утраты утопий. В качестве "врага" осознается уже не какой-то определенный класс общества, а научно-технический прогресс, который в условиях капиталистической системы воспринимается как катастрофа, хотя он создает именно то, что от него еще вчера так вожделенно ожидали - экспансивный рост производства и потребления.
Бесконтрольное и неуправляемое продолжение научно-технического прогресса в овладении природой ликвидирует смысл и ценности, да и самого субъекта, ради которого весь этот процесс когда-то был приведен в действие. Консервативного противовеса к тому же нет. Реабилитация христианско-консервативной критики культуры и цивилизации XIX и отчасти ХХ вв. происходит у нас с некоторого времени со ссылками на понятие ценностного консерватизма.
Традиционная классификация духовных движений стала с точки зрения культуры абсурдной. Борьба прогрессистов против консервативно настроенной интеллигенции в области культуры приобретает химерный характер. Этим "распределением ролей" могут интересоваться сегодня лишь люди, живущие шифрами догматического марксизма.
Если христианство не признается более как субстанциальная основа ответственности человека в этом мире и возможного обретения смысла бытия, тогда остается лишь один путь - к мифологии. Новую актуальность приобретает Ницше. Но тревожная сторона этого состоит в том, что появилось много сторонников его тезиса, согласно которому Просвещение было следствием христианства, а нигилизм - следствием недиалектичного Просвещения.
В обращении к архаичным структурам некоторые люди надеются обрести общезначимый смысл, связующий человеческую общность. Люди ищут каких-то простых и цельных отношений, чтобы избавиться от того давления, которое оказывает на психику человека современный мир, с его сложностью и разорванностью. Поразительную актуальность приобретают в этой связи философские размышления Шеллинга и Ханса Блюменберга.
Опасности, возникающие от обособления христианства от разума и тем самым от рациональности просвещенной политической культуры, не менее велики, чем от нового язычества, выражающего себя в мифологической или эстетической форме.
Величие мистики составляют радикализм критической саморефлексии индивида, его трансцендирующее самоотречение при молчаливом, спонтанном и безоговорочном приятии воли Божьей. Гегель признавал определенное значение мистики как содержащей момент субстанциальной истины, хотя и в нераскрытой форме.
Христианской вере угрожает в настоящее время также следующая опасность. "Христомонизм", сведение христианства к рассмотрению личности Христа, с верой в идеального человека Иисуса, замещающего отсутствующего Бога, делает невозможным всякий внутренний религиозный опыт.
Сомнения во всяком обосновывающем смысле христианской религии, отказ от ее познавательного содержания ведет в конечном счете к утверждениям такого рода, что в этом мире господствует не Бог, а дьявол. Понятия смысла и господства, смысла и власти распадаются. Правда и любовь Божья оказываются разобщены. Действительность представляется лишь как бессмысленная данность, как ее интерпретируют науки.
С этим процессом тесно связана также потеря обязывающей и ориентирующей силы рациональной теологии. Без теологии вера не может обосновать свое значение для сохранения рациональности нашей политической культуры. Если вера утрачивает элемент рационального размышления и сводится лишь к одной эмоциональности, это означает упадок веры. Тогда появляется фанатизм, при его абсолютизации вера теряет способность находить путь к сознанию людей при помощи аргументов.