– Ну… случилось совсем не так. Я просмотрел статистические данные вернее сказать это сделал астрономический департамент – и… зашел в тупик: такой планеты там нет.
– Но это означает, что все ваши аргументы рассыпались.
– Мне кажется, не все.
– Что значит – не все? Вы сделали модель с детальным описанием, но не нашли ничего подходящего к этой модели. Выходит, модель бесполезна. Вам нужно начать все с самого начала.
– Нет. Это означает, что данные о населенных планетах не полные. В конце концов их десятки миллионов, и некоторые из них – совершенно безызвестны.
Например, не имеется точных данных о населении почти половины планет. А о 640 тысячах населенных миров нет никакой информации, кроме названий, а иногда местонахождения. Некоторые галактографы считают, что миры рады этому. В императорскую эру это помогло им избежать налогов.
– А в следующие столетия, – цинично заметил Тревиз, – это помогло им служить базой для пиратов, что, при случае, могло обогатить их куда больше, чем обычная торговля.
– Об этом я не знал, с сомнением сказал Пилорат.
– Точно так же, мне кажется, Земля могла быть в списках обитаемых планет, будь на то ее желание. Она старейшая из всех, и ее не могли проглядеть в первые столетия галактической цивилизации. А попав в список, она бы там осталась. Тут мы можем рассчитывать на социальную инерцию.
Пилорат колебался и выглядел скорбно.
– На самом деле… в списке обитаемых планет есть планета, называемая Геей.
Тревиз уставился на него.
– Мне кажется, вы только что сказали, что Земли в списке нет.
– Земли, как таковой нет. Есть планета Гея.
– При чем тут Гея?
– Гея означает «Земля».
– А почему именно «Земля», Янов, а не что-нибудь другое? Название «Гея» мне ничего не говорит.
Обычно спокойное лицо Пилората готово было исказиться.
– Я не уверен, что вы мне поверите… Если исходить из моих анализов мифов, в языках Земли были некоторые различия, взаимно непонятные.
– Что?!
– Да, да. В конце концов, у нас тоже тысяча различных способов объясняться по всей Галактике.
– По Галактике, есть, конечно, диалектические вариации, но отнюдь не взаимно непонятные. Но даже, если некоторые из них трудно понять, у нас есть Стандартный Галактический.
– Конечно, но у нас постоянные путешествия. А что, если бы какой-нибудь мир был долгое время в изоляции?
– Но ведь вы говорите о Земле, об одной планете. Где же изоляция?
– Земля – прародина, не забудьте. Вероятно, человечество там какое-то время было невообразимо примитивным. Никаких межзвездных полетов, никаких компьютеров, никаких технологий вообще; оно едва отпочковалось от нечеловеческих предков.
– Это же нелепо!
Пилорат смущенно опустил голову.
– Может быть и так, об этом не стоит спорить дружище. Я никогда не собирался убеждать в этом кого-либо. Я виноват.
Тревиз тут же раскаялся.
– Янов, я прошу прощения. Я сказал, не подумав. Я ведь не привык к таким точкам зрения. Вы развивали свои теории свыше тридцати лет, а я был введен в них сразу и во все. Примите это во внимание. Ну, я представляю примитивный народ на Земле, говорящий на двух совершенно различных языках.
– Возможно, не на двух, а на полдюжины, – застенчиво сказал Пилорат.
– Земля могла разделяться на несколько больших земельных массивов, и между ними не могло быть сообщения. Жители каждого такого массива должны были развивать свой язык.
Тревиз сказал с серьезной осторожностью:
– И на каждом таком массиве, как только узнавали о другом, вероятно, спорили о «Вопросе происхождения» и о том, кто первый вышел из состояния животного.
– Наверное, так, Голан. И это было бы вполне естественным поведением. – И на одном из этих языков Земля называлась «Гея». А само слово «Земля» произошло из другого языка?
– Да, да.
– И в то время как Стандартный Галактический произошел от того языка, в котором Земля зовется Землей, народ Земли имеет некоторое основание называть свою планету «Геей» из другого языка.
– Точно! Вы очень быстро схватываете, Голан.
– Но, мне кажется, из этого не следует делать тайны. Если Гея то же самое, что и Земля, несмотря на разницу в названиях, тогда Гея, согласно вашим предыдущим аргументам, должна иметь период обращения точно в Галактический День, период обращения точно в один Галактический Год, а гигантский спутник обращаться вокруг нее точно за один месяц.
– Да, должно быть именно так.
– Ну, так как же соблюдены эти условия, или нет?
– Не могу вам сказать. Таблицы не дают этой информации.
– Да? Ну, тогда, Янов, отправляемся на Гею, просчитаем ее периоды и поглазеем на ее спутник?
– Я бы хотел, Голан, – Пилорат замялся, – Беда в том, что ее местонахождение точно не указано.
– Вы хотите сказать, что нашли название и больше ничего, и это и есть ваша великолепная возможность?
– Но как раз поэтому я и хотел побывать в Галактической библиотеке!
– Постойте. Вы сказали, что таблица не дает точного местоположения. Но вообще какую-то информацию она дает?
– Ее списки в Сейшл-Секторе – и там же исследовательские заметки.
– Ну, тогда, Янов, не горюйте. Отправимся в Сейшл-Сектор и разыщем Землю!
Фермер
Стор Джиндибел бежал трусцой по сельской дороге по другую сторону Университета. Люди Второго Основания обычно не практиковали путешествия в фермерский мир Трантора Случалось, конечно, но если уж они ездили, то недалеко и ненадолго Джиндибел представлял собой исключение, и в свое время сам удивлялся этому.
Удивление вызвало исследование собственного мозга, что поощрялось, в особенности для Оратора. Их мозг был одновременно и оружием, и мишенью, и они держали защиту и нападение в хорошо отточенном состоянии.
Джиндибел решил, к своему собственному удовлетворению, что одна из причин его отличия от других была в его происхождении с планеты более холодной и обладающей большей массой, чем многие другие планеты. Когда мальчиком он был взят на Трантор (сетью, что была раскинута агентами Второго Основания по всей Галактике в поисках талантов), он очутился в поле меньшей гравитации и в восхитительно мягком климате. Вполне естественно, что ему было гораздо приятнее бывать на воздухе, чем многим другим.
В ранние годы на Транторе он сознательно развивал свой хилый мелкий костяк и боялся, что жизнь в мягком климате сделает его еще более слабым. Он предпринял серию упражнений для саморазвития, которые, хотя и не изменили его телосложения, но дали выносливость и хорошие дыхание. В эти упражнения входили долгие прогулки и пробежки, по поводу чего кое-кто из Совета Ораторов злословил, но Джиндибел не обращал внимания на их перешептывания.
Он действовал по-своему, несмотря на то, что был из первого поколения. Все прочие в Совете Ораторов были из второго или третьего, их отцы и деды были членами Второго Основания. И все они были старше его. Стоило ли удивляться перешептываниям?
По заведенному давно обычаю, мозг всех ораторов был открыт (предположительно полностью, хотя редкий Оратор не оставлял какой-то личный уголок – разумеется, надолго это не удавалось), и Джиндибел знал, что они были завистливы. И они это знали. Точно так же Джиндибел знал, что его позиция была оборонительной, и в тоже время сверхскомпенсированной честолюбием. И они это знали.
Мысли Джиндибела вернулись к причинам его путешествия в глубинные районы, он провел детство в родном мире, обширном и развивающемся, с многообразием пейзажей, на плодородной равнине, окруженной самыми прекрасными, как ему казалось, горными грядами. Те были невероятно эффектны суровой зимой. Он вспомнил свое прошлое и радости далекого теперь детства. Они часто снились ему. Как же он мог теперь ограничивать себя несколькими десятками миль древней архитектуры?