Не менее серьезное искажение обнаруживается и при использовании Маркузе фрейдовской концепции вытеснения. «Репрессия» и «репрессивный» в техническом смысле, – пишет он, – обозначают как сознательное, так и бессознательное, как внешние, так и внутренние процессы ограничения, принуждения и вытеснения»[14]. Однако «вытеснение» – центральная категория фрейдовской системы – ее динамический смысл, в том и состоит, что вытесненное существует бессознательно. При использовании понятия «репрессия» для обозначения как сознательных, так и бессознательных проявлений теряется значение фрейдовской концепции вытеснения и бессознательного. Конечно, слово «репрессия» имеет два значения: первое – общепринятое, означающее «репрессирование», то есть «притеснение» или «подавление», и второе – принадлежащее специальной психологической терминологии, которая используется Фрейдом (хотя в этом «техническом» смысле данным словом пользовались и до него), а именно удаление чего-либо из сферы сознания. Оба эти значения сами по себе не имеют между собой ничего общего. Огульной трактовкой концепции вытеснения Маркузе запутывает основной смысл психоанализа. Он играет на двойном значении слова «репрессия». Таким образом, в этой двусмысленности полностью утрачивается сугубо психоаналитическое значение данного понятия, и в такой «чудненькой формулировочке» происходит удачное смешение политической и психологической категорий.
Еще один пример трактовки Маркузе теоретических основ фрейдизма – это теоретический вопрос о консервативности природы эроса и инстинкта жизни. Маркузе уделяет большое внимание тому «факту», что Фрейд считает природу эроса консервативной, как и инстинкт смерти. Он явно не подозревает о том, что после некоторых колебаний Фрейд в «Очерке психоанализа» пришел к прямо противоположному выводу, а именно, что эрос по природе неконсервативен, – позиция, которую занял Фрейд, сняв тем самым большие теоретические сложности, создававшиеся прежним положением.
В уже избавленном от излишнего многословия «Эросе и цивилизации» идеалом для нового человека в нерепрессивном обществе предстает его догенитальная сексуальность, в частности садистические и копрофильные склонности. Фактически идеалом «нерепрессивного общества» у Маркузе считается некий инфантильный рай, где труд – это игра и где нет места ни для серьезного конфликта, ни для трагедии. (Он никогда серьезно не брался за проблему противоречия данного идеала и организации автоматизированного производства.) Этот идеал возврата к инфантильно-либидинозной организации сопряжен с враждебной критикой доминирующего значения генитальной сексуальности по сравнению с догенитальными влечениями. Манипуляция словами связывает генитальность с моногамным браком, буржуазной семьей и принципом допустимости получения удовольствия от генитальной сексуальности только при условии, что оно служит продолжению рода (целям размножения). В своих нападках на «доминирование» генитальности Маркузе не учитывает очевидного факта, что генитальная сексуальность никоим образом не связана с размножением: мужчины и женщины получают сексуальное удовольствие, вовсе не преследуя целей продолжения рода, а методы предотвращения зачатия уходят в глубину веков. Маркузе, вероятно, дает тем самым понять, что поскольку извращения – вроде садизма или копрофилии – не имеют отношения к размножению, то они гораздо «свободнее», чем генитальная сексуальность. Революционная риторика Маркузе затемняет иррациональный и антиреволюционный характер его позиции. Подобно некоторым авангардным художникам и писателям, начиная с де Сада и Маринетти и до наших дней, его влечет инфантильная регрессия, извращения и, как мне представляется, подспудно разрушение и ненависть. Вполне допустимо показать разложение общества в литературе и искусстве или средствами научного анализа, но когда художник или писатель, желая изменить общество, оправдывает и превозносит смертельный недуг, которым поражено общество, то это противоположно революционности.