Другим примером того, как Маркузе обходится с теориями Фрейда, является обсуждение теоретического вопроса консервативной природы эроса и инстинкта жизни. Маркузе обыгрывает тот «факт», что Фрейд приписывает одну и ту же консервативную природу (благодаря возвращению на более раннюю стадию) и эросу, и инстинкту смерти. Маркузе явно неизвестно, что после некоторых колебаний Фрейд пришел в «Очерке психоанализа» к противоположному заключению, а именно – что эросу не свойственна консервативная природа; к такому заключению Фрейд пришел, несмотря на огромные теоретические трудности, которые это породило.
Если освободить «Эрос и цивилизацию» от излишнего многословия, то Маркузе представляет как идеал для нового человека в нерепрессивном обществе возрождение его до-генитальной сексуальности, особенно садистской и копрофильной тенденций. На самом деле идеалом «нерепрессивного общества» Маркузе представляется инфантильный рай, где вся работа – игра и где нет серьезных конфликтов или трагедий. (Маркузе так никогда и не касается проблемы конфликта между этим идеалом и автоматизированной промышленностью.) Этот идеал регрессии к инфантильной либидозной организации сочетается с нападками на доминирование генитальной сексуальности над до-генитальными побуждениями. С помощью игры словами подчинение оральных и анальных эротических устремлений верховенству генитальности отождествляется с моногамным браком, с буржуазной семьей и с принципом, согласно которому сексуальное удовольствие позволительно только в том случае, если оно служит продолжению рода. В своих нападках на «доминирование» генитальности Маркузе игнорирует очевидный факт, что генитальная сексуальность ни в коей мере не привязана к размножению, что мужчины и женщины всегда получали сексуальное наслаждение без намерения продолжить род, а способы предотвращения зачатия уходят в глубину веков. Маркузе, по-видимому, хочет сказать, что, поскольку извращения – такие как садизм или копрофилия – не могут привести к зачатию, они более «свободны», чем генитальная сексуальность. Революционная риторика Маркузе затемняет иррациональный и антиреволюционный характер его установки. Как некоторых представителей авангардного искусства от де Сада и Маринетти до современности, его привлекает инфантильная регрессия, извращения и – на мой взгляд – в более скрытной форме разрушительность и ненависть. Выражение распада общества в литературе и искусстве и научный анализ этого достаточно правомерны, но революционер не должен разделять такие взгляды и прославлять болезни общества, которое он хочет изменить.
Тесно связано с этим возвеличивание Маркузе Нарцисса и Орфея, в то время как Прометей (которого Маркс, кстати, называл «благороднейшим святым и мучеником в философском календаре») низведен до «архетипического героя принципа исполнения». Орфико-нарциссические образы «вверены преисподней и смерти». Орфей в соответствии с классической традицией «связан с введением гомосексуальности». Однако, говорит Маркузе, «как Нарцисс он отвергает нормальный эрос, и не ради аскетического идеала, а ради более полного эроса. Как Нарцисс он протестует против репрессивного порядка сексуальности для продолжения рода. Этот орфический и нарциссический эрос есть отрицание такого порядка – Великий Отказ». Великий Отказ определяется также как «отказ принять отделение от либидозного объекта (или субъекта)»; в окончательном анализе это отказ от взросления, от полного отделения от матери и почвы, от полного сексуального удовольствия (генитального, а не анального или садистского). (Как ни странно, в «Одномерном человеке» Великий Отказ полностью меняет свое значение, хотя эта перемена не упомянута; новое значение – это отказ от преодоления разрыва между настоящим и будущим.) Хорошо известно, что такой идеал в точности противоположен фрейдовской концепции развития человека и соответствует его концепции невроза.