Как мне кажется, нет никакого свидетельства тому, что Руководящая корпорация готова предоставить мне помощь или облегчение, поскольку мое письмо от 5 ноября 1981 года остается без ответа в течение приблизительно семи недель. В то время, как председатель первой судебной комиссии говорил, что неоднократно звонил в отдел служения, эти переговоры не обещают облегчения, поскольку, по словам председателя, в отделе служения сказали, что «ничего не изменилось, и можно продолжать».
Наконец, сейчас мне известно, что предпринимаются попытки путем телефонных разговоров (даже междугородных) найти какое–то свидетельство против меня и обвинить меня в преступлении. Это было сделано в течение нескольких последних дней, со времени написания моего письма, в котором я просил о назначении иной апелляционной комиссии. Хотя человек, которому звонили, никогда на меня не жаловался, его попросили вспомнить любые мои высказывания, которые можно считать неприемлемыми. Конечно, если бы я был виновен в том, что вызвал в собрании волнения по–настоящему извращенного или злобного характера, никому бы не пришлось прибегать к таким методам, чтобы добиться подобного обвинения.
Продолжение использования таких методов может привести только к нанесению дальнейшего ущерба моей репутации и характеру и является открытым призывом к подозрениям и слухам.
Я чувствую себя так же, как апостол в Гал. 6:17: «Впрочем, никто не отягощай меня, ибо я ношу язвы Господа Иисуса на теле моем». За последние восемь недель нам с женой причиняли душевные страдания не только постоянными посещениями и телефонными звонками (до такой степени, что звук телефонного звонка стал нам неприятен), но особенно проявленным к нам отношением. Ко всему этому, теперь мы еще узнали о расследовании, ведущемся исподтишка, которое явно враждебно моим справедливым интересам. Подобным же образом ко мне отнеслись полтора года назад в Нью–Йорке. Там в течение месяца проводились такие же попытки — и за все это время мне не было сказано ни слова о том, что мое поведение каким–либо образом подвергается осуждению, несмотря на то, что я явно дал проводившим расследование возможность сообщить мне обо всем этом. У меня нет желания вновь подвергаться подобному обращению, тем более, что я не вижу возможности для того, чтобы была выявлена истинная сущность дела и с моего имени было смыто это незаслуженное пятно. Это должно быть передано в Божьи руки (см. Мф. 10:26).
Отмену заявления об апелляции ни в коем случае не следует воспринимать как признание вины или как то, что я считаю решение о лишении общения хоть в какой–то мере заслуженным, справедливым или основанным на Писании. Вновь я могу сказать вместе с апостолом: «Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь» (1 Кор. 4:3–4). Я безоговорочно уверен в Его праведном суде, и эта моя уверенность в правильности и истинности Его Слова еще более укрепилась после того, что я пережил. Пока я жив, я буду стремиться к тому, чтобы раскрывать истину этого Слова другим для их благословения и хвалы Богу.
Что касается моих братьев среди Свидетелей Иеговы, я могу сказать, что от всей доброй воли своего сердца я буду возносить за них прошения к Богу. С 1938 года я в соответствии со своими убеждениями трудился в их духовных интересах; уверяю вас, что если бы я надеялся, что дальнейший суд надо мной принесет им какую–либо пользу, то с радостью прошел бы и через него (см. Рим. 9:1–3).
Я нисколько не сомневался в том, что руководители этого дела начали чувствовать, что «свидетельство» для лишения меня общения — один обед с Питером Грегерсоном — может посчитаться слабоватым. Вместо того, чтобы попытаться найти свидетельство в Слове Божьем (и доказать, что мои поступки действительно были греховными), о чем я просил в апелляции, они попытались создать более серьезное «дело», подстрекая других дать враждебные показания. Я не хотел и дальше этому подчиняться.
Через восемь дней мне позвонил Лэрри Джонсон и сообщил, что они получили мое письмо. Ввиду того, что я отменил свою апелляцию, решение о лишении общения, принятое первой судебной комиссией, оставалось в силе.
То, что они позвонили как раз в тот день, кажется мне весьма знаменательным. Я принял крещение 1 января 1939 года и ровно через сорок три года, 31 декабря 1981 года меня лишили общения — по единственному обвинению, основанному на свидетельстве о том, что я пообедал с человеком, вышедшим из организации.
Верю ли я сам, что в этом была истинная причина принятой по отношению ко мне меры? Нет. Я думаю, что это был просто повод, использованный для достижения цели. В сознании руководителей организации цель оправдывала средства. То, что они использовали такой незначительный, мелкий повод, по–моему, выдает удивительно низкий стандарт поведения и большую неуверенность в себе.
Оновываясь на прошлом опыте работы в Руководящей корпорации Свидетелей Иеговы, на поведении Председательского комитета весной 1980 года, а также на материалах, опубликованных с того времени до настоящего момента, я считаю, что было «желательно» лишить меня общения, чтобы устранить то, что им казалось «угрозой». Если это так, то, по–моему, это тоже обнажает значительную долю неуверенности — особенно если речь идет о мировой организации, что, по их утверждению, является инструментом Божьим, за которым стоит всевышняя сила вселенной; организации, которая назначена правящим Царем, чтобы управлять всеми Его делами на земле. Так не вели бы себя люди, полностью убежденные в своих учениях, твердо знающие, что исповедуют истину, прочно основанную на Слове Божьем. Так не вела бы себя организация, по–настоящему уверенная в своих приверженцах, в том, что предоставленные ею обучение и наставление превращают их в зрелых христиан и христианок, которым не нужен некий таинственный магистрат, предписывающий, что им читать, что обсуждать и о чем думать; которые вместо этого способны сами различить истинное от ошибочного с помощью знания Слова Божьего»
Такие действия, однако, характерны для многих религиозных организаций прошлого, начиная уже с первого столетия, — организаций, считавших необходимостью истреблять все, что, по их мнению, угрожало ослабить их власть над другими. В книге «История христианства» Пол Джонсон пишет о методах, использовавшихся в мрачный период религиозной нетерпимости, породивший инквизицию:
«Поскольку было трудно утвердить обвинения в преступлениях мысли, инквизиция использовала процедуры, запрещенные в других судах, и тем самым противоречила городским хартиям, писаным и традиционным законам и буквально всем аспектам установленной юриспруденции»[220].
Обычные методы работы судебных комиссий, состоявших из старейшин Свидетелей Иеговы, были бы признаны недостойными в судебных системах любой просвещенной страны. Утаивание исключительно важной информации (например, имен враждебно настроенных свидетелей), использование услуг анонимных осведомителей и подобные методы, описанные историком Джонсоном как характерные черты инквизиции, весьма часто применялись этими старейшинами по отношению к тем, кто не вполне был согласен с «каналом», с «организацией». То, что происходило тогда, в подавляющем большинстве случаев происходит и сейчас, как пишет об этом Джонсон:
«Цель была весьма проста: любой ценой добиться обвинения; только таким образом, как считалось, можно было уничтожить ересь»[221].
Позвольте мне сказать в последний раз: я не считаю, что жесткость и холодность, отчуждение и высокомерное, даже надменное отношение были присущи участникам событий. Я полагаю, что они были вполне определенным результатом ложных учений, которые позволяют организации заявлять о своей исключительной власти и ни с чем не сравнимом превосходстве, — что является одновременно нескромным и безосновательным. Эти заявления надо не только подвергнуть сомнению; их нужно обличить как опасную доктрину, бесчестящую Бога, чем они на самом деле и являются.