С конца ХХ века постиндустриальные концепции стали распространяться и в России, что приводило порой к появлению причудливых гибридов постиндустриализма и марксизма. Так, например, А. М. Ковалев, говоря о возможности возникновения социально-справедливого общества, писал: "Именно новый способ производства общественной жизни, основанный на микропроцессорах, робототехнике, компьютерных устройствах и биотехнологии, а также на гуманных общественных отношениях, обеспечивает соответствие социальных и природных компонентов в рамках всей общественной жизни, поставит человека в центр социального развития" [71, с. 116]. Особая роль в распространении постиндустриальной идеологии в России, думается, принадлежит вышедшему под редакцией В. Л. Иноземцева сборнику "Новая постиндустриальная волна на Западе" [96], где приводятся статьи и значительные выдержки из книг западных (и не только) сторонников постиндустриального будущего. Небольшие размеры статьи не позволяют уделить всем должного внимания. Но необязательно выпить море, чтобы узнать, что вода в нем соленая.
Для Питера Дракера, представленного в сборнике работой "Посткапиталистическое общество" (1993 г.), в основе развития общества и улучшения жизни людей лежит рационализация труда на основе знания, где им особо отмечаются такие вехи, как промышленная революция и распространение системы Ф.Тейлора (последнего Дракер ставит значительно выше Маркса) [96, с. 81-92]. Со второй половины ХХ в. начинается новая эпоха, когда требуется повысить производительность труда интеллектуальных работников за счет применения знания к знанию, в результате чего знание, согласно П. Дракеру, стало превращаться в важнейший ресурс, а общество - в посткапиталистическое [96, с. 93-100]. До логического конца идею общества знания доводит японский автор Тайичи Сакайя, который пишет (в работе "Стоимость, создаваемая знанием, или История будущего", 1991 г.) о причине того, почему цена фирменного галстука в 5 раз превышает цену обычного: "Она содержится уже в том обстоятельстве, что при покупке галстука данной фирмы покупатель абсолютно убежден, что имидж этой продукции признан высококлассным, а ее непревзойденный дизайн будет служить отражением коллективной мудрости тех, кто так или иначе связан с фирмой, изготовившей эту продукцию" [96, с. 349-350]. Какая особая мудрость может быть в галстуке, кроме "мудрости" престижного потребления, - это секрет японского автора.
Американский автор Роберт Райх ("Труд наций. Готовясь к капитализму ХХI века", 1992 г.) подчеркивает выгодное положение современных работников, занимающихся анализом и символами, позволяющее преодолеть отчуждение труда: "Рост спроса влечет за собой рост доходов. Вне зависимости от того, в какой форме доход поступает - в виде лицензионных выплат, гонораров, заработной платы или участия в прибылях, - экономический результат в основном один и тот же. Помимо прочего, такая работа приносит не только деньги. Люди, ею занимающиеся, в качестве самой сокровенной тайны хранят секрет того, насколько им нравится их работа" [96, с. 524]. Творческий труд всегда приносил удовлетворение, вопрос в том, насколько условия благоприятствуют сохранению его творческой природы.
Но как быть с теми, кто не связан с новой цифровой экономикой? Английский социолог Энтони Гидденс ("Последствия модернити", 1996 г.) видит в будущем переход к постдефицитной системе [96, с. 115]. В современных же проблемах традиционных пролетариев он склонен винить скорее их самих, чем систему. Обращаясь в одной из своих работ к исследованию Пола Уиллиса, изучавшего поведение школьников, выходцев из рабочего класса в одном из беднейших районов Бирмингема, Э. Гидденс пишет: " "Парням" хочется финансовой независимости, которую может дать им работа; вместе с тем, у них нет каких-то особых, четко выраженных ожиданий относительно любых других видов вознаграждения, которые та способна им предложить. Агрессивная, иронично-язвительная культура отношения к школьной среде во многом напоминает культуру, формирующуюся в производственных условиях, в цехах или мастерских, куда они, как правило, попадают. Поэтому "парни" достаточно быстро адаптируются на рабочих местах и с легкостью переносят необходимость выполнять скучную, монотонно повторяющуюся работу в условиях, оцениваемых ими как неблагоприятные. Непреднамеренным и нелепым последствием "предвзятого отношения" "парней" к ограниченным жизненным возможностям, доступным им, становится сохранение и воспроизводство условий, способствующих ограничению этих возможностей" [29, с. 399].
В результате "парни" сами загоняют себя в систему отчужденного труда: "Не представляя, что есть "обобщенный труд", движимые стремлением заработать немедленно и уверенностью в том, что работа неприятна сама по себе, "парни" воплощают эти убеждения в собственном поведении" [29, с. 409]. Это, по Э. Гидденсу, противоречит изначальным целям системы образования: "Надо полагать, что система образования, элементами которой являются "парни", была создана во имя укрепления равенства возможностей" [29, с. 404]. Вспомнив недавнее повышение платы за образование в Великобритании, мы можем в этом сильно усомниться, впрочем, наша система образования (на свой лад) не лучше.
С момента выхода книги Д. Белла прошло уже 40 лет, но обещанный постиндустриальный "рай" так и не наступил. Попытаемся разобраться, почему. Молодой ученый из г. Комсомольска-на-Амуре Александр Бирюков критикует постиндустриалистов с миросистемно-марксистских позиций, обращая внимание на то, что классический индустриальный сектор в экономике постоянно растет за счет "развивающихся" стран, где к нему относится 40% экономики, а около 70% приходятся на первичный и вторичный сектор [11, с. 60]. В вузах в бедных странах обучается 5-6% молодежи, при этом значительная часть выпускников (например, в том же Китае) не может найти работу, многие специалисты эмигрируют в развитые страны [11, с. 61]. Число пролетариев за пределами ядра миросистемы постоянно растет [11, с. 63]. Все это, по мнению А. Бирюкова, еще раз доказывает справедливость трудовой теории стоимости в мировом масштабе: "Ни знания, ни информация, взятые сами по себе, не могут быть абсолютным источником прибавочной стоимости - таковым может быть только труд" [10, с.65]; "...если "общество знания" и возможно в центре, то лишь потому, что оно невозможно в зоне периферии" [11, с. 66]. Развитие новых технологий способствовало созданию громадной финансово-спекулятивной системы, расширившей возможности экспансии ТНК [11, с.69]. Но и в ядре миро-системы развитие общества весьма отличается от "радужного" сценария, нарисованного Д. Беллом или Э. Тоффлером. Новый интеллектуальный работник, несмотря на некоторую специфику труда, стал пролетарием. И пора бы ему это осознать.
Большой интерес здесь представляет работа современного американского социолога Ричарда Флориды "Креативный класс: люди, которые меняют будущее" [122]. Американский социолог отмечает рост значения креативности для развития современной наукоемкой экономики, а также то, что "...капитализм втянул в свою орбиту таланты различных групп эксцентриков и нонконформистов, прежде исключенных из его экономики" [122, с. 20-21]. Для Р. Флориды креативность по сути противоположна тому, что А. А. Зиновьев называл коммунальностью: "Тогда как новая рабочая среда "профессионалов без воротничка" выглядит, несомненно, более расслабленной, чем старая, в ней на смену традиционным иерархическим системам контроля пришли новые формы самоорганизации, признание и воздействие со стороны коллег и внутренние формы мотивации, которые я называю "мягкий контроль". В подобной обстановке мы стремимся работать более независимо и с трудом выносим некомпетентность руководства и грубость начальников. Мы отказываемся от гарантии занятости в обмен на самостоятельность. Мы хотим не только приличной оплаты своего труда и навыков, но и возможности учиться и развиваться, влиять на содержание своей работы, контролировать свой график и выражать себя как личность посредством профессиональной деятельности" [122, с. 28]. Такой рост свободы креативного класса, отмечаемый Р. Флоридой, связан, по его мнению, с тем, что средства производства теперь находятся в голове самих "креативщиков" [122, с. 52]. Общая доля креативного класса от всех работающих в США на 1999 г. оценивается американским социологом в 30%, а суперкреативного ядра - в 12% [122, с. 91].Однако, противореча самому себе, Р. Флорида пишет, что этот класс в значительной степени концентрируется в определенных городах [122, с. 247], так что, как нам кажется, американский автор скорее склонен отождествлять креативный класс с суперкреативным ядром.