Еще одним важным идеологическо-мировоззренческим отличием советского общества от западного стало новое отношение к бедности. Западный капитализм, как отмечает С. Г. Кара-Мурза, исходит из того, что бедность является обязательным элементом и важным фактором консолидации гражданского общества [8, с. 681]. Советское отношение к бедности было принципиально иным: "И философские основания советского строя, и лежащая в их основе антропология, несущая на себе отпечаток крестьянского общинного коммунизма, исходили из того, что бедность - зло. Бедность в советской культуре рассматривалась как пережиток прошлого, как следствие недостаточного развития хозяйства или социальных аномалий. Каждый советский гражданин как член большой страны-общины и государства-семьи имеет право на получение такого количества материальных благ, чтобы вести благополучную жизнь - в достатке. Таков был официально декларированный принцип и таков был важный стереотип общественного сознания" [60, с.679].
Конечно, в переживающей крайне быструю индустриализацию советской системе возникало множество проблем, в т. ч. и в сфере организации труда. Крестьянская цикличность труда в новых индустриальных условиях превращалась в штурмовщину и недооценку техники безопасности, но в целом усиление надежности социального положения работников способствовало преодолению отчуждения и формированию нового отношения к значимости собственной квалификации: "Вопреки тому, во что поверили наши социал-дарвинисты, именно "уверенность в завтрашнем дне", вместо западного "страха за завтрашний день", позволила в СССР очень быстро сформировать спокойного работника, способного выполнять сложную работу" [60, с.711]. При этом, безусловно, система была далека от совершенства: "В обеспечении права на труд было, конечно, много дефектов, идеал "от каждого - по способностям" был далеко еще не достигнут, реальный уровень промышленного развития не позволял привести качество рабочих мест в соответствии с притязаниями образованной молодежи" [60, с. 703-704].
Однако в период зрелого социализма многое делалось для внедрения элементов творчества во все звенья производства: "В советской системе рабочие сообщали о своих наблюдениях инженеру или в БРИЗ (бюро рационализации и изобретательства), те - работникам отраслевого НИИ, посещающим завод. Через них импульс шел в НИИ АН СССР, оттуда приезжали посмотреть - и по той же ткани человеческих и организационных отношений шел обратный поток инновации" [64, с. 200]. В более ранний "сталинский" период модернизации немалую роль играло полурелигиозное подвижничество, основанное на вере в светлое будущее, что имело как положительные, так и отрицательные последствия: "По данным психофизиологии труда, произведенная в СССР в 30-е годы работа теоретически не могла быть сделана при достигнутом тогда уровне питания. Но была сделана - потому что массы людей были "немножко Стахановыми". Строительство и работа стали подвижничеством. Частые неудачи, поломки и аварии, вызванные неумелостью, воспринимались как результат действия тайных враждебных сил. Это толкало к поиску врага ( "ведьм" )" [59, с. 515].
Непримиримые противники коммунизма Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон писали о советском экономическом развитии: "К 1970-м годам рост почти остановился. Главный урок, который можно из этого извлечь, состоит в том, что экстрактивные институты не могут поддерживать непрерывные технологические инновации: этому препятствует как отсутствие экономических стимулов, так и сопротивление элит" [1, с. 147]. Один из главных недостатков советской экономической системы данные авторы видят в господстве несовершенной плановой системы: "Одним из преимуществ пятилетних планов, которые разрабатывались в Госплане, должен был стать длинный временной горизонт, необходимый, во-первых, для разработки инноваций, а во-вторых, для инвестиций, которые требуются для внедрения этих инноваций в производство. В действительности же внедрение новых технологий в советской промышленности было мало связано с пятилетними планами, которые регулярно переписывались, пересматривались или просто игнорировались" [1, с. 148]. Однако хорошо известно, что при всех несовершенствах советского планирования (отчасти вызванных сначала отсутствием, а затем слабостью информационно-технической базы) игнорировать план было невозможно. Сами же Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон далее пишут: "Начиная с 1930-х годов работникам выплачивалась премия в том случае, если плановых показателей удавалось достичь. Премиальные могли быть значительными, для инженеров и руководителей они могли доходить до 37% от оклада. Но введение подобных бонусов не стимулировало технологические инновации, а как раз наоборот. Во-первых, отвлечение ресурсов предприятия от выполнения текущего задания на обновление технологий грозило невыполнением плана - и, соответственно, невыплатой бонусов. Во-вторых (и это еще важнее), плановые показатели на текущий год обычно устанавливались в процентах от достигнутого в прошлом году. В результате предприятие было сильнейшим образом заинтересовано в том, чтобы ни в коем случае не увеличивать выпуск, потому что в этом случае в будущем году его придется снова увеличивать, ведь плановые показатели могут только расти" [1, с. 149-150].
При всех сложностях взаимодействий между выполнением плана и внедрением инноваций, думается, легко заметить, что зарубежные авторы сами запутались в своих аргументах. То им не нравится, что планы игнорировались (кем и когда?), то они говорят, что строгое следование плану (а для чего он иначе составлялся?) тормозило внедрение инноваций. Но если мы обратимся к истории СССР 1930-х годов, то увидим, что при всех проблемах и сложностях экономика росла более чем на 10% в год, а в современных условиях рынка Россия не может выйти и на 2%. Именно в те же 1930-е годы СССР совершил качественный экономический скачек во внедрении новых технологий, став из страны аграрной страной полуиндустриальной. Замедление темпов роста стало заметно тогда, когда страна стала сильно зависеть от цен на нефть на мировом рынке, а цены эти искусственно сбили правящие элиты США, Саудовской Аравии и их союзников. Сказалась и относительная (по сравнению с Западом) узость внутреннего рынка, не позволявшая значительно увеличить финансирование научно-исследовательской деятельности. Но сейчас, после победы у нас рыночной (часто базарной) экономики, особого прорыва в технологической сфере не наблюдается. На мировом рынке Россия выступает в качестве поставщика сырья: нефти, газа, пшеницы. Это явно не сфера высоких технологий. Конечно, есть определенный технологический прогресс. Но и в крепостнической России первой половины XIX в. он был: построили железную дорогу от Петербурга до Царского Села, наладили производство ружей со взаимозаменяемыми деталями, появились первые импортные пароходы, паровозы и паровые машины. Но как это повлияло на жизнь большинства, например, тех же крепостных? А в СССР со второй половины 1930-х зарплаты рабочих (не говоря уже об инженерах) стали расти, и даже положение колхозников (за счет которых происходила индустриализация) начало потихоньку улучшаться за счет повышения производительности труда при частичной механизации. Последовавший далее провал 1940-х был вызван войной, а не плановой экономикой. Кстати, ту войну мы выиграли, в т. ч. благодаря плану.
Как считают Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсон: "Центральное планирование было негодным заменителем того, что великий экономист XVIII века Адам Смит назвал "невидимой рукой рынка". Когда план задавался в тоннах стального листа, этот лист прокатывался слишком толстым (и тяжелым). Если план был сформулирован в квадратных метрах стального листа, то этот лист, соответственно, прокатывался слишком тонким, однако в обоих случаях план формально был выполнен" [1, с. 150]. Надо заметить, во-первых, что ни в одной стране ХХ века, совершавшей мощный индустриальный скачек, не обошлось без государственного планирования и планирования на уровне корпораций, "невидимая рука рынка" как главная причина успеха в ХХ веке - сказка для дурачков. На практике все зависело, прежде всего, от финансовых возможностей, а они за пределами советского лагеря зависели от интересов мировой финансовой элиты. Во-вторых, на советских предприятиях имелась система контроля качества, и хотя она была далеко не совершенна, слишком вольное обращение с номенклатурой и качеством выпускаемых изделий старались пресечь. Развал системы здесь начался тогда, когда при М. С. Горбачеве в угоду рыночной идеологии и интересам (часто шкурным) хозяйственных руководителей им предоставили свободу действия. Тем не менее, думается, эти страницы сочинения Д. Аджемоглу и Дж. А. Робинсона будущим строителям плановой коммунистической экономики (как и историю горбачевской перестройки) следует читать с карандашом в руке, чтобы не повторять ошибок прошлого.