В первые месяцы своего анализа я был как сито. Я ничего не мог держать при себе. Я жил в Цюрихе с человеком, который тоже обучался юнгианскому анализу. Мы с Арнольдом делились бук вально всем: что мы читали, что чувствовали, а также своими фантазиями, снами и т. д.; мы воспроизводили свои аналитические сессии до мельчайших подробностей, стараясь догадаться, почему наши аналитики в отведенное нам короткое время говорили так или иначе или же просто улыбались и сохраняли молчание. Это было поразительное время, и наша близость сохраняется до сих пор. Спустя какое-то время мой аналитик сказал: «Надо же, вам приснились разбитые бутылки и переполненная раковина; песок сыпется у вас сквозь пальцы и вода просачивается через щели в стене. О чем говорит этот сон?»
Тогда я этого не знал, но вскоре понял.
Мы с Арнольдом попались в ловушку нашей общей тайны. Между нами установилась мистическая сопричастность, то есть отношения взаимной идентификации с победами и неудачами. Такая сопричастность всегда укрепляет дружбу, и она должна быть всегда. Наверное, мне не удалось бы выжить первые месяцы в Цюрихе, если бы у меня не было этих отношений, но сама наша близость стала препятствием, которое нам нужно было как-то преодолеть: каждому из нас требовалась конфронтация со своим «Я» без всякого постороннего вмешательства, чтобы работать только со своим материалом, с самыми серьезными внутренними конфликтами и самыми острыми противоречиями, которые мы испытывали.
В самом начале никто из нас не мог служить психологическим контейнером для решения такой задачи. Мы отыгрывали свои эмоции; мы засоряли и загрязняли окружавшую нас психологическую атмосферу.
В алхимии есть определенная аналогия такому психологическому контейнеру: vas Hermetis, герметичный сосуд. Его следует держать закрытым, чтобы при нагревании его содержимое претерпело трансформацию. При малейшей утечке тепла ничего не происходит. С психологической точки зрения такая утечка тепла эквивалентна снижению психологического напряжения во время конфликта. В таком случае не образуется золото, то есть философский камень. У вас в руках остается тот же старый свинец, который был сначала.
Тогда мне пришлось создавать внутренний теменос — сакральное пространство, которое принадлежит только мне. Оно возбуждает психику и повышает напряжение. Если вы ощутили, на сколько важным становится такой психологический контейнер, вы инстинктивно знаете, что можно из него выпустить, а что нельзя. Если вы совершаете ошибку, то становится почти явно слышно, как трещат стенки вашего теменоса.
Разумеется, у меня был свой аналитик. Эти отношения представляли собой другой тип теменоса — место, где боги могли свободно играть в атмосфере взаимного доверия и уважения. Аналитик наблюдал и отслеживал все, что со мной происходило; я полагался на него, осознавая содержание своих снов, считая его зеркалом, крайне необходимым, чтобы не сбиваться с пути, но при этом он совсем не был навязчивым. Я часто сравнивал его с акушером, помогающим принимать роды.
Он определял течение процесса, но иногда, когда мой собственный теменос становился более прочным, мне уже не нужно было ему рассказывать абсолютно все.
По существу, Норман не мог ничего удержать в себе, не рассказав об этом жене. Если ему это удавалось, у него появлялось чувство вины. Правда, у него была избирательная намять, но в целом он сообщал ей все, что приходило ему в голому. Их взаимная мистическая сопричастность была свидетельством его привязан ности к ней и потребности в одобрении. Ему хотелось быть для жены совершенно прозрачным — книгой, открытой для нее. Его связи с другими женщинами были важным исключением. Их он скрывал даже от себя самого.
Вместе с тем у его жены была тайна, которую она очень хотела скрыть от Нормана. Она имела любовника. Если бы Норман об этом узнал, наступил бы полный крах. Тогда неминуемо рухнул бы их карточный домик — созданный ими внешний образ своей семьи. (Она не догадывалась о том, что Норман уже знает про любовника. Он не мог ей сказать об этом, так как был умерен, что получит взбучку за то, что «рылся в ее вещах».)
Несколько лет жена Нормана стоически скрывала свою измену: не потому что ей было безразлично, а скорее, потому что у нее не было другого выбора. Она была так же прочно связана отноше ниями с Норманом, как и сам Норман. Жена потеряла бы слишком многое, если бы он не выдержал ее измены. И она была полностью уверена в том, что он не выдержит, узнав об ее измене. По этому она не могла допустить, чтобы он все узнал. Она не знала, что он уже не выдержал.