— Что Люцерна, что Цюрих, — это все равно Швейцария, сказал он философски.
Сначала это меня немного изумляло. В то время мы еще не слишком хорошо знали друг друга. Я не знал, что от него можно было еще ждать. У меня еще никогда не было таких близких отношений ни с одним человеком… скажем, так не похожим на меня.
Для Арнольда время не значило ничего. Он пропускал поезда, не обращал внимания на условленное время встречи. Он всегда опаздывал на занятия, а когда, наконец, нашел себе подходящую комнату, то не знал, о чем писать. Был ли у него целый чемодан денег или не было ни гроша, — все равно у него никогда не было никакого бюджета. Он был не в состоянии отличить запад от востока и мог потеряться в любом месте, выйдя из дома. А иногда и внутри дома.
— Нам нужна собака-ищейка, — пошутил я.
— Нет, не нужна, пока ты продолжаешь бродить вокруг, ухмыльнулся он.
Он оставил гореть плиту на всю ночь. Он никогда не гасил свет. Пока он сидел на пороге и созерцал небо, все кастрюли выкипали, мясо превращалось в угли. На кухне всегда стоял запах горелых тостов. Он терял свои ключи, свой бумажник, свои учебные записи, свой паспорт. Я ни разу не видел его в чистой рубашке. В своей старой кожаной куртке, мешковатых джинсах и разных носках он был похож на лодыря.
В его комнате всегда был бардак, словно недавно по ней прошел смерч.
— Глядя на тебя, я схожу с ума, — пробурчал я, завязывая перед зеркалом галстук.
Мне нравится, когда все аккуратно убрано, при этом я ощущаю себя в своей тарелке. Тогда я точно знаю, что где находится.
На моем столе всегда порядок, в комнате всегда прибрано. Выходя из дома, я выключаю свет, при этом я хорошо ориентируюсь в пространстве. Я ничего не теряю и всегда прихожу вовремя. Я могу готовить и шить. Я всегда точно знаю, сколько денег у меня в карманах. Ничто не может ускользнуть от моего внимания, я всегда замечаю все детали.
— Ты идешь по неверному пути, — заметил я Арнольду, когда тот собрался пожарить яичницу. Это было действительно героическое предприятие. Он не мог найти сковородку, а когда нашел ее, то поставил на холодную конфорку.
— Это реальность в твоем восприятии, — сказал он несколько болезненно. — Черт! — выругался он, обжегшись в очередной раз.
Не стоит приводить дополнительных аргументов в пользу того, что Арнольд был экстравертом, а я — интровертом. Сказанного вполне достаточно. Он приводил домой разных людей в любое время дня и ночи. Мне нравилось уединение, мое личное свободное пространство. Я очень следил за тем, чтобы ежедневно работать за письменным столом. В течение дня я уходил из дома на занятия или, по крайней мере, старался это сделать. Ночью я лежал в постели, накрыв голову подушкой и слушая шум их кутежей.
С другой стороны, стиль поведения Арнольда иногда приносил довольно ощутимую пользу. Например, когда мы обустраивали наше жилище. Наша хозяйка Гретхен, аккуратная и рациональная деловая женщина, дала нам полную свободу. К Арнольду она испытывала явную слабость. Бог знает почему, он ей казался совершенно иным, чем я.
— В магазине просто берите, все, что вам понадобится, — сказала она, — я оплачу счета.
Мне было нужно приобрести несколько вещей. Арнольду тоже. Мои желания были довольно скромными, желания Арнольда — нет. У нас уже были кровати и несколько стульев.
— Прекрасная удобная софа, — сказал я, как только мы вошли в мебельный отдел магазина. — Каждому из нас требуется книжная полка и книжный стол, а также пара ламп. Вот и все, что нам нужно.
— У тебя нет никакого воображения, — сказал Арнольд, указывая мне на антиквариат. — Поговори с продавцом.
Естественно, я не мог приехать в Швейцарию, хотя бы чутьчуть не зная немецкого. Прежде чем покинуть Канаду, я прошел полугодовой курс немецкого языка в Берлице. По-немецки я говорил не слишком свободно, но мог добиться, чтобы меня поняли. Кроме того, я мог перейти на французский. Арнольд не знал французского языка, а по-немецки не мог даже считать. Мне думается, что он даже не осознавал, что приехал в другую страну.
На этот счет я несколько раз выражал вслух свое неудовольствие.
— Несколько фраз, — умолял я. — Пожалуйста, скажи добрый день — Guten Tag.
Он передернул плечами:
— Здесь все говорят по-английски.
Оказалось, не все. Хуже того, к моей досаде, здесь был распространен швейцарский диалект немецкого, который отличался от чистого немецкого, как английский в Уэльсе или Шотландии от чистого английского. Я оказался почти таким же беспомощным, как Арнольд.