Мне приснилось, что позвонила моя мать. Она находилась в доме, в который пытались залезть грабители. Она хотела, чтобы я к ней приехал и спас ее. Я ответил, что слишком занят, и повесил трубку. Проснувшись, я почувствовал себя бодрым и возбужденным.
Какое-то время мы провели в молчании. Сказать женщине «нет» для Нормана значило восстать против материнского комплекса. Это знали мы оба. До этого в нескольких снах Норман лупил себя ремнем по заду, чтобы спасти свою мать. Я вспомнил его первый сон, в котором он вместе с матерью находился в горящем доме. В другом сне, несколько позже, он спешил в горящий дом и нес ее на своих плечах; еще позже ему приснилось, что он отрубил себе гениталии и протянул их ей — как это сделал в греческом мифе Аттис, сын-любовник, который кастрировал себя, чтобы умиротворить свою ревнивую мать Кибелу. Нам не было необходимости говорить об этих снах. Они парили в пространстве между нами.
Я не знаю, что именно происходило с Норманом, но подумал о замечании Юнга: для личностного роста мужчины требуется «предательский Эрос, который может забыть свою мать и испытать мучительные страдания, отказавшись от первой любви в своей жизни».
Я вздохнул, вспоминая день, когда поднимал трубку телефона, чтобы позвонить своей матери, и не мог вспомнить ее номер.
— Вы изменились, — сказал я. — А ваша жена, наверное, нет.
— Я не знаю, — размышлял Норман. Он смотрел прямо на меня. Его глаза светились. — Знаю одно: я не хочу, чтобы у нас все продолжалось как прежде, как будто у меня все хорошо. Я просто не хочу больше делать вид, что это так. Да, наверное, ей это не нравится. Может быть, я не смогу все выдержать. Я просто пока не знаю. Я понимаю, что теперь придется иметь дело с последствиями своего решения.
Я очень гордился Норманом. Я не говорил ему об этом, ибо тогда, наверное, он бы стал радоваться моей высокой оценке. Ин фляция всегда опасна. По-моему, гораздо лучше оставить его под вешенным на крючке и посмотреть, что получится.
Он уже кое-что проработал. Я не знал, к чему это может привести, но испытывал некоторое напряжение. «Никогда не останавливайтесь на скользком горном склоне, — писал Рене Дюмаль, горы всегда смогут сыграть с вами злую шутку». В моем представлении такие люди были сказочными героями, у которых никак не получается подняться на стеклянную гору.
Когда Норман ушел, я достал свои старые записи, которые уже пожелтели и потрепались. Я уже много лет не заглядывал в них. Я стал вести записи двадцать лет назад, проходя собственный анализ, и закончил их пять лет спустя, когда покинул Цюрих. Я нашел их в коробке, за камином, удивляясь, что до сих пор от них не избавился.
Чтение своих записей вызвало у меня болезненные ощущения. Сновидения, поэтические строфы, тривиальные суждения о повседневных событиях. Я заплакал. Я заскрежетал зубами. Мне захотелось все это выбросить. Я с трудом мог поверить, что все это написал я. Одна страница за другой были полны боли и жалости к себе. Это была постыдная хроника пуэра, в которой изредка встречались вспышки инсайта.
Как мне вообще удалось получить свой диплом?
А если я его получил, что это значило?
Затем я стал читать свое прежнее «творчество». Такая же старая чушь, даже еще хуже. Это был сборник неопубликованных коротких рассказов и три повести — такой материал, который известные писатели впоследствии считают юношеской пробой пера. Очень мало из того, что было написано, вызывало у меня гордость. Неудивительно, что я получал много отказов в публикации. Находясь в состоянии ошеломления, я прочитал некоторые из них. В большинстве своем это были письма. Одно из них вызывало недоумение, однако оно было написано не без изящества:
«Трудно понять, что делать с вашим материалом. Ваша рукопись — странный гибрид философии, привитой на слабую фантастическую основу. Из положительных факторов можно от метить немало красивых фрагментов, и в целом в работе явно ощущается некая горечь чувства собственного достоинства…»
Я помню, что оставил это заключение из-за фразы «горечь чувства собственного достоинства», которая тогда мне очень понравилась. Для меня получить такой отказ было все равно, что добиться публикации. Несколько лет спустя я встретился с написавшим его редактором, это была женщина из издательства «Frankfurt Book Fair». Она не запомнила меня. Сейчас у нее собственное издательство, она живет совсем недалеко от меня, на той же улице. Иногда у меня появляется желание постучаться в ее офис и на равных выпить с ней кофе с пирожными.