Политический механизм «перехода» требует для разработки больших усилий, нежели конструирование «образа будущего». Предварительно можно сказать, что надо ожидать возникновения сильной партии, которую можно назвать «социал-демократической на российский манер», совмещающей стереотипы (расхожие суждения) социал-демократии с подсознательными архетипами русского коммунизма. Такие гибриды возможны и эффективно действуют, не вступая в борьбу с устоями национальной культуры. К несчастью, этого не получилось в начале XX века, но вполне может быть достигнуто сейчас. Если бы возникла такая партия, достаточно интеллектуальная и честная, она бы завоевала культурную гегемонию, и вокруг нее сложился бы исторический блок, способный изменить ход событий.
Лекция 3
Доктрина российской реформы
Краткое название этого курса — кризисное обществоведение. На деле общие проблемы общества в состоянии кризиса мы затрагиваем лишь вскользь, по случаю. Наша главная тема это актуальный кризис вполне конкретного общества — Российской Федерации в конце XX и начале XXI века, в составе СССР или в окружении постсоветских государств. Этот кризис был вызван глубокими и радикальными изменениями в жизнеустройстве всех народов СССР («сменой общественного строя»). Состояние этих народов после 1991 года называли переходным периодом, а кризис — трансформационным. Однако надежды на быстрый переход к стабильной жизни и на эффективную трансформацию общества не сбылись, и для понимания природы этого кризиса требуются основательные исследования.
Для начала надо кратко изложить предысторию, не уходя в глубины истории, и выделить основные блоки доктрины «трансформации» советского строя. Сразу отметем наивные оправдания многих идеологов этого поворота, согласно которым они хотели «как лучше» и никакой доктрины у них не было, а «все как-то само собой покатилось в кризис». Была и доктрина, и прогнозы кризиса, сбывшиеся с высокой точностью.
Вот ближайшая история нашего предмета. Советский проект был рожден в мировоззренческом и социальном столкновении русской революции и Гражданской войны. Он был крупной программой, продолжавшей развитие России как цивилизации. О частностях здесь можно спорить, но они не принципиальны. Часть этой программы успела реализоваться в советском строе, хотя его короткая жизнь в основном представляла собой экстремальные периоды горячих войн, а вся остальная часть — тяжелый период неравной «холодной» войны.
Соответственно структуре советского проекта складывалась противостоящая ему антисоветская программа, корнями также уходившая в период вызревания и взрыва революции. В целостном современном виде ее ядро сложилось в 60-е годы XX века в среде «шестидесятников». Я с 1960 года работал в Академии наук и помню все разговоры, которые непрерывно велись в лаборатории, на домашних вечеринках или в походе у костра — оттачивались аргументы против всех существенных черт советского строя.
Антисоветский проект «шестидесятников» не собран в каком-то одном большом труде, хотя и есть отдельные сборники с его более или менее связным изложением — например, книга-манифест «Иного не дано» (1988). Его сущность изложена в огромном количестве сообщений по частным вопросам, в «молекулярном» потоке идей, символов и метафор. Крупные фигуры — известные диссиденты — были лишь своего рода опорами, устоями всего этого движения, задавали его траекторию и мифологию. Близкие им духовно партийные деятели и члены научногуманитарной верхушки сотрудничали эффективно, но не явно.
В 1991 году вышел сборник статей А. Адамовича «Мы — шестидесятники» [1]. Он содержит перечисление тех фигур, которые составляли «мозговой центр» и организационный костяк этого движения. Эти «шестидесятники руководящего звена» в Москве или Минске запросто беседовали с Андроповым или Машеровым, а в США — с Робертом Кеннеди, который якобы в ванной под шум воды излагает Евтушенко секреты ЦРУ. Они имели широкий доступ к информационным и административным ресурсам, занимали ключевые посты в сфере духовного воздействия на общество. Шла их подпитка и внешними средствами. Советология в США досконально изучила все уязвимые точки советской системы, слабости, предрассудки и стереотипы советского мышления. Она работала не только на ЦРУ, но и на наших «шестидесятников».
Так и вызревало то, что мы обозначим словами доктрина реформ. Точнее было бы говорить о доктрине революции (так и квалифицировалась «трансформация СССР» социологами и здесь, и на Западе), но из политкорректности будем использовать официально принятый в России термин. Реформа так реформа, не будем отвлекаться.
В разработку этой доктрины была вовлечена значительная, если не большая часть интеллигенции, которая в постоянных дебатах совершенствовала тезисы, искала выразительные метафоры и образы. Избежать этого влияния было нельзя, антисоветские идеи и формулы превращались в привычные штампы, становились стереотипами массового сознания.
Проект «шестидесятников» уже обладал системными качествами, его развитие не прерывалось, и в конце концов он обрел материальную силу и был реализован в виде «антисоветской революции» конца XX века. Ее предварительной — «холодной» — фазой была перестройка Горбачева, в ходе которой была разрушена надстройка советского жизнеустройства, после чего стало возможным демонтировать и его базис.
Когда в 1988-1991 годах шел выбор доктрины реформы хозяйства и социальной сферы СССР (и РСФСР), «консервативная» часть экономистов, социологов и криминалистов отстаивала компромиссный вариант — увеличение разнообразия советской системы и создание новых («рыночных») структур путем «наращивания» их на существующую основу. «Радикальные» реформаторы предлагали осуществить слом практически всех систем советского жизнеустройства, обеспечить политическими средствами необратимость их демонтажа и построить рыночные системы производства и распределения по образцу «западных» (конкретно, англо-саксонских). Общественного диалога, парламентских и даже академических дебатов по выбору альтернативных доктрин не было. Верхушкой партийно-государственной номенклатуры было принято политическое решение о выборе радикальной доктрины. Ее реализация в полной мере началась после ликвидации СССР.5
В принципе, чтобы понять последний сорокалетний период нашей жизни, нам надо реконструировать антисоветский проект, который влиял на общественное сознание в целом, в том числе на сознание государственной элиты, которая в массе своей превратилась в нынешнюю экономическую элиту [56]. Но в нашем курсе мы будем касаться этой проблемы только вскользь, а целостная реконструкция антисоветского проекта — особая задача.
Доктрина реформы — тоже большая конструкция. Конечно, характер и глубина нынешнего кризиса не определяются только идеями и расчетами доктрины — не менее важна конкретная социальная практика реформаторов, не вполне предусмотренная доктриной, а также интересы и качества тех социальных сил, которые были рекрутированы для выполнения конкретных операций реформы. Но вспомнить эту доктрину необходимо, тем более, что в потоке драматических событий тех лет большинство граждан просто не могло вникнуть в ее смысл. Мы рассмотрим те черты доктрины реформы, которые задали направление основным процессам последних десятилетий и продолжают оказывать воздействие на ход событий сегодня.
Начнем с «внешнего» свойства этой доктрины, в котором, однако, выразилось «отношение к человеку как к вещи» — антропологическая установка реформы. Представление доктрины обществу сопровождалось обманом и умолчаниями. Это — обычное для политики явление, но в нашем случае оно наблюдалось в небывалых масштабах и в массовом порядке.