Вывод, трагический для современной цивилизации: смерть субъекта. Исчезновение социальных акторов, т. е., коллективных субъектов общественных процессов! Это совершенно новое состояние социального бытия, мы к этому не готовы ни интеллектуально, ни духовно, а осваивать эту новую реальность надо срочно. Но, судя по множеству признаков, глубина и разрушительность этого кризиса «в Европе и других частях света» не идет в сравнение с тем, что переживает Россия.
Кризис российского общества, перешедший в 1991 году в острую стадию, потряс всю эту систему, все ее элементы и связи. Период относительной стабилизации после 2000 года сменился в 2008 году новым обострением. Можно утверждать, что одна из главных причин продолжительности и глубины кризиса заключается в том, что в России произошла глубокая дезинтеграция общества. Этот процесс был запущен перестройкой и реформами 90-х годов, маховик его был раскручен в политических целях — как способ демонтажа советского общества. Но остановить этот маховик после 2000 года не удалось (если такая задача вообще была осознана и поставлена). Сейчас диагноз состояния системы общностей (социокультурных групп) стал актуальной и срочной задачей. В 1999 году исследователи, изучающие эту сторону реформы, писали:
«Социальная дезинтеграция понимается как процесс и состояние распада общественного целого на части, разъединение элементов, некогда бывших объединенными, т. е. процесс, противоположный социальной интеграции. Наиболее частые формы дезинтеграции — распад или исчезновение общих социальных ценностей, общей социальной организации, институтов, норм и чувства общих интересов. Полная социальная дезинтеграция разрушает систему, но не обязательно ее составные части… Это также синоним для состояния, когда группа теряет контроль над своими частями. Этим понятием часто обозначается и отступление от норм организации и эффективности, т. е. принятого институционального поведения то ли со стороны индивида, то ли со стороны социальных групп и акторов, стремящихся к переменам. Тогда понятие социальной дезинтеграции но содержанию становится весьма близким к понятию «аномия». Социальная дезинтеграция способствует развитию социальных конфликтов» [37].
А. Тойнби писал, что «больное общество» (в состоянии дезинтеграции) ведет войну «против самого себя». Образуются социальные трещины — и «вертикальные» (например, между региональными общностями), и «горизонтальные» (внутри общностей, классов и социальных групп). Это и происходит в России. В большой обзорной работе сказано:
«В настоящее время в российском социальном пространстве преобладают интенсивные дезинтеграционные процессы, размытость идентичностей и социальных статусов, что способствует аномии в обществе. Трансформационные процессы изменили прежнюю конфигурацию социально-классовой структуры общества, количественное соотношение рабочих, служащих, интеллигенции, крестьян, а также их роль. Судьба прежних высших слоев (политическая и экономическая элита) сложилась по-разному: кто-то сохранил свои позиции, используя имеющиеся привилегии, кто-то утратил. Хуже всех пришлось представителям прежних средних слоев, которые были весьма многочисленны, хотя и гетерогенны: профессионалы с высшим образованием, руководители среднего звена, служащие, высококвалифицированные рабочие. Большая их часть обеднела и стремительно падает вниз, незначительная доля богатеет и уверенно движется к вершине социальной пирамиды…
Коренным образом изменились принципы социальной стратификации общества, оно стало структурироваться по новым для России основаниям… Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, «новых русских» с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства» [37].
С каким багажом и инструментарием мы подходим к изучению структуры нашего кризисного общества, его дезинтеграции и образования новых общностей? С одной стороны, имеется длительная традиция таких исследований. Говорится даже, что в дореволюционной России (т. е. до 1917 г.) проблематика классов и сословий, а также социального расслоения, составляла ядро обществоведческой мысли. Но влияние механицизма вело к преобладанию статичных представлений. Общественные процессы казались медленными и равновесными. Кризисное обществоведение требует другого подхода, мы видим вокруг нелинейное развитие событий, пороговые явления и кооперативные эффекты. Маргинальные группы, которые раньше таились в порах общества, вдруг выходят на первый план и вершат судьбами класса, который совсем недавно осознавал себя гегемоном.
Надо сказать, что советское образование в обществоведении в этой проблеме не освоило даже заделов Маркса, не говоря уже о Ленине. Маркс постулировал деление людей на классы по их отношению к собственности. Это была научная абстракция, принятая сугубо для целей анализа политэкономии.
Более того, Маркс уточнил, что группа людей, объединенная определенным отношением к собственности на средства производства, объективно уже существует как класс, но это «класс-в-себе». У этой группы еще не сформировалось самосознания как особой структурной единицы общества. Только с момента формирования субъективного коллективного сознания (например, пролетарского мировоззрения), эта группа являет себя обществу как класс — «класс-для-себя». Это очень важное уточнение модели, но в массовом сознании советского общества оно не отложилось. На нем не делали акцента, поскольку оно противоречило упрощенной официальной истории русской революции как пролетарской. Это уточнение Маркса делало понятие класса почти неприложимым к советскому обществу.
В нашем обществоведении не задавались вопросом: класс — реальность или абстракция? Именно западные историки-марксисты (особенно Э. Томпсон в Англии) поставили этот вопрос и пришли к выводу: в определенный исторический период классы — реальность! Эти современные историки-марксисты, изучавшие уже на базе нового знания страну классического капитализма — Англию, — описали исключительно важный для нас процесс превращения общин в классы. Они сделали две оговорки, которые именно для нас меняют все дело.
В замечательном труде Томпсона «Формирование рабочего класса Англии» (1963) сказано: «Класс есть образование «экономическое», но также и «культурное» — невозможно дать теоретического приоритета ни одному аспекту над другим. В последней инстанции принадлежность к классу может определиться в равной степени посредством и культурных, и экономических форм». Труды этого направления заложили основы социальной истории, которая быстро приобрела характер социокультурной истории. Уже история становления рабочего класса показала, что структура общество складывается из социокультурных общностей, экономических атрибутов недостаточно для самосознания группы.
Во-вторых, было установлено, что классы образуются, стягивая людей на единой основе, лишь в действии, а именно в классовой борьбе. Из реальной истории вытекает, что классовая борьба предшествует возникновению класса, а не наоборот. Только в этой борьбе и складывается класс, «обретает сознание». Даже в протестантской Англии формирование классов шло долго и с трудом, хотя вполне классовая борьба началась там в XVIII веке. Но даже и в XIX веке это была борьбой общины против нового класса «патронов», отступивших от традиционных понятий справедливости.
Для объяснения Томпсон предложил взятую из физики метафору: «поле социальных сил» — уже есть классовый конфликт, но еще нет классов. Отметим, что в той борьбе недавние крестьяне и батраки проявили завидную организованность. По словам историка, они создали «антитеатр угрозы и восстания» с развитым символизмом: сожжением чучел, повешением сапога, световыми эффектами и молниеносными действиями по устрашению предпринимателей и разрушению машин до прибытия карателей — с тщательным исключением убийств. То есть даже весьма высокая культура классовой борьбы еще не означает наличия класса.
В условиях глубокого кризиса и дезинтеграции общества, когда система расколов, трещин и линий конфликта является многомерной, классификация общностей никак не может быть основана только на экономических индикаторах (собственность, доход, обладание товарами длительного пользования и т. д.). Кластеры отношений, соединяющих людей в группы, выражают именно социокультурные структуры. Поэтому произошедшие в обществоведении после краха СССР методологические сдвиги не приблизили к пониманию процессов дезинтеграции с их сильными синергическими эффектами. З.Т. Голенкова и Е.Д. Игитханян пишут: