На наш взгляд, [это] свидетельствует об определенной теоретической растерянности перед лицом крайне непростых и, безусловно, не встречавшихся прежде проблем, стоящих перед нынешним российским социумом, своего рода неготовности социального познания к сколь-нибудь полному, если уж не адекватному, их отражению» [83].
Здесь отмечено важное состояние нынешнего обществоведения — «неготовность социального познания» к пониманию конкретного явления современной российской аномии. Это состояние надо срочно преодолевать.
В.В. Кривошеев исходит из классических представлений о причинах аномии — распаде устойчивых связей между людьми под воздействием радикального изменения жизнеустройства и ценностной матрицы общества. Он пишет: «Несколько поколений людей формировались в духе коллективизма, едва ли не с первых лет жизни воспитывались с сознанием некоего долга перед другими, всем обществом…
Ныне общество все больше воспринимается индивидами как поле битвы за сугубо личные интересы. Переход к такому атомизированному обществу и определил своеобразие его аномии» [83].
Не углубляясь, отметим методологическую трудность нашей темы — трудность измерения аномии. Само это понятие нежесткое, все параметры явления подвержены влиянию большого числа плохо определенных факторов. Следовательно, трудно найти индикаторы, пригодные для выражения количественной меры. Легче оценить масштаб аномии в динамике, через нарастание болезненных явлений. А главное, надо грубо взвешивать смысл качественных оценок.
В общем, социологи соглашаются, что аномия охватила большие массы людей во всех слоях общества, болезнь эта глубока и обладает большой инерцией. Видимо, обострения и спады превратились в колебательный процесс — после обострения люди как будто подают друг другу сигнал, что надо притормозить (это видно, например, по частоте и грубости нарушений правил дорожного движения — они происходят волнами). Но надо отдавать себе отчет в том, что наряду с углублением аномии непрерывно происходит восстановление общественной ткани и норм.
Р. Мертон на этот счет сказал так: «Вряд ли возможно, чтобы когда-то усвоенные культурные нормы игнорировались полностью. Что бы от них ни оставалось, они непременно будут вызывать внутреннюю напряженность и конфликтность, а также известную двойственность. Явному отвержению некогда усвоенных институциональных норм будет сопутствовать скрытое сохранение их эмоциональных составляющих. Чувство вины, ощущение греха и угрызения совести свойственны состоянию неисчезающего напряжения» [97].
Таким образом, несмотря на глубокую аномию, состояние российского общества следует считать «стабильно тяжелым» но стабильным. Общество пребывает в условиях динамического равновесия между процессами повреждения и восстановления, которое сдвигается то в одну, то в другую сторону.
Рассмотрим порождающие аномию факторы, начиная с мягких «средств массового поражения». Прежде всего, надо сказать о системе оскорбительных действий власти и политической элиты времен перестройки как особой стороне той культурной травмы, которая погрузила общество в аномию. Достоинство людей было оскорблено уже тем, что доктрина перестройки и реформы строилась на лжи. Элита реформаторов воспользовалась доверчивостью советских граждан, а после «победы» стала над этой доверчивостью издеваться.
А.Н. Яковлев писал в 2001 году: «После XX съезда в сверхузком кругу своих ближайших друзей и единомышленников мы часто обсуждали проблемы демократизации страны и общества. Избрали простой, как кувалда, метод пропаганды “идей” позднего Ленина. Надо было ясно, четко и внятно вычленить феномен большевизма, отделив его от марксизма прошлого века. А потому без устали говорили о “гениальности” позднего Ленина, о необходимости возврата к ленинскому “плану строительства социализма” через кооперацию, через государственный капитализм и т. д.
Группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно) следующий план: авторитетом Ленина ударить по Сталину, по сталинизму. А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и “нравственным социализмом” — по революционаризму вообще» [158].
По лестнице партийной иерархии стали продвигаться люди двуличные. Некоторые из них были талантливыми, другие посредственными, но важно, что они приняли нормы двоемыслия, что деформировало всю когнитивную структуру сознания гуманитарной элиты. Она впала в цинизм — особый тип аномии. Лжец теряет контроль над собой, как клептоман, ворующий у себя дома.
Ложью обосновывалась приватизация, которая стала небывалым в истории случаем теневого соглашения между бюрократией и преступным миром — две эти социальные группы поделили между собой промышленность России. Этот союз нанес по России колоссальный удар, и неизвестно еще, когда она преодолеет его последствия.
Ложью были обещания власти не допустить безработицы в результате реформы. Вот что говорил А.Н. Яковлев в выступлении 4 мая 1990 года:
«Сейчас в общественный обиход пущены идеи, утверждающие, что в стране сильно возрастет безработица, упадет жизненный уровень и т.д… Лично я считаю, что при разумной организации дела безработицы быть не может, ибо у нас одна лишь сфера услуг может поглотить более чем те 10 млн человек, которым сулят безработицу… И вообще рыночная экономика вводится не для того, чтобы ухудшить положение трудящихся, а для того, чтобы поднять жизненный уровень народа» [159].
В мае 1990 года было уже прекрасно известно, что в результате реформы как раз «сильно возрастет безработица, упадет жизненный уровень и т. д.» — уже были сделаны и опубликованы расчеты, которых Яковлев просто не мог не знать.
Фактором дезинтеграции общества стали действия государства в сфере культуры. Нравственное чувство людей оскорбляла начатая еще во время перестройки кампания по внедрению в язык «ненормативной лексики» (мата). Его стали узаконивать в литература и прессе, на эстраде и телевидении. Появление мата в публичном пространстве разъединяло людей, отравляло сознание. Это была важная диверсия в сфере языка. Ведь для каждого его средства есть своя ниша, оговоренная выработанными в культуре нравственными и эстетическими нормами. Разрушение этой системы вызывает тяжелую болезнь всего организма культуры.
Опросы 2004 года показали, что 80% граждан считали использование мата на широкой аудитории недопустимым. Но ведь снятие запрета на использование мата было на деле частью культурной политики реформаторов! Это был акт войны, атака против одной из культурных норм, связывающих народ. Недаром 62% граждан одобрило бы введение цензуры на телевидении.
Культурное ядро общества разрушалось и вестернизацией кинематографа. Мало того что рынок проката был сдан Голливуду, по голливудским штампам стали сниматься отечественные фильмы. Культуролог, главный редактор журнала «Искусство кино» Д.Б. Дондурей писал: «Рейтинг фильмов, снятых в ельцинскую эпоху, т. е. после 1991 г., у советских граждан в 10-15 раз ниже, чем у выпущенных под эгидой отдела пропаганды ЦК КПСС. Созданная нашими режиссерами вторая реальность массовой публикой отвергается. Наши зрители сопротивляются той тысяче игровых лент “не для всех”, которые были подготовлены в 1990-е годы, герои которых по преимуществу преступники, наркоманы, инвалиды, проститутки, номенклатурная дрянь с отклонениями в поведении» [51].
Именно так, «тысяча игровых лент 90-х годов» продуцировала аномию, а противодействовали ей фильмы, «выпущенные под эгидой отдела пропаганды ЦК КПСС». То же самое — на радио, в телевидении, в театре. Опустошение культурной палитры, которое произвел «новый режим» за двадцать лет — национальная катастрофа. Это — механизм воспроизводства аномии.
Исследователи отмечали, что рост патологических социальных явлений обуславливается не только экономическими, но и культурными факторами, в частности, воздействием СМИ. Так, с начала перестройки они целенаправленно развращали молодежь. Социологи из МВД пишут: «Отдельные авторы взахлеб, с определенной долей зависти и даже восхищения, взяв за объект своих сочинений наиболее элитарную часть — валютных проституток, живописали их доходы, наряды, косметику и парфюмерию, украшения и драгоценности, квартиры и автомобили и проч., а также места их “работы”, каковыми являются перворазрядные отели, рестораны и бары. Эти публикации вкупе с известными художественными и документальными фильмами создали красочный образ “гетер любви” и сделали им яркую рекламу, оставив в тени трагичный исход жизни героинь.