В социологических и политологических работах, исследующих вопросы теории переходного периода, можно встретить множество утверждений о том, что вопрос о легитимности руководства страны в такие периоды является наиболее важным, ибо без политической стабильности осуществляемые реформы успешными быть не могут.
Социолог Р. Дарендорф писал, что понятие «эффективность» предполагает, что правительство должно быть в состоянии выполнить как то, что оно обязалось сделать, так и то, что от него ожидает общество. Легитимность же предполагает общественную поддержку действий властей, восприятие действий правительства как правильных, обоснованных, нравственно оправданных.
То есть эффективность и легитимность взаимосвязаны, хотя правительства могут быть эффективными, не будучи легитимными (как это бывает в тоталитарных режимах). Однако и первоначально легитимное, но не эффективное руководство быстро утрачивает легитимность (пример — Временное правительство в России в 1917 году). Кризис эффективности обычно выражается в неспособности правительства справиться с инфляцией, безработицей, спадом производства и т. д.
Можно утверждать, что правительства РФ в 1992-1998 годах обладали очень слабой легитимностью и еще более низкой эффективностью (если исходить из интересов целого, а не отдельных миноритарных групп типа олигархов или коррумпированных чиновников). Но тем не менее государство при Ельцине просуществовало целый исторический период! Здесь можно высказать такую гипотезу: бывают ситуации бедствия, когда о легитимности и речи не идет, но политический режим таков, что он, заведомо не обеспечивая выживания народа и страны, притормаживает процесс разрушения. И население, рассмотрев наличные варианты конфигурации власти, приходит к выводу, что данный режим ведет страну к гибели, но медленнее, чем это сделали бы другие властные команды, возможно, даже гораздо более нравственные и патриотичные, чем данный коррумпированный антинародный режим. Он оказывается более эффективным. Не дай бог попасть в такую ситуацию, когда выбирать приходится из двух вариантов: сразу умереть или помучиться. Конечно, «желательно помучиться».
Деградация легитимности режима Ельцина имела целый комплекс причин. Наименее вескими, видимо, были в тот момент действия оппозиции: она не успела выработать ни языка, ни доктрины действий в сфере культурной гегемонии. Свой авторитет подрывали сами реформаторы. Не будем описывать всю эту историю, заметим один фактор, который надо иметь в виду. Программа свержения прежнего режима обладает инерцией, и погасить ее — важная задача, иначе новая власть продолжает «подпиливать» основы уже своей легитимности (в советской революции этому придавали большое значение, и все равно переход от разрушения к государственному строительству был очень трудным — был заложен ряд конфликтов, закончившихся репрессиями 1930-х годов).
После 1991 года об этом даже не думали — подрыв государственности продолжался и даже усиливался. В принципе, весь антисоветский проект, начиная с 1960-х годов, опирался на присущее обывателю чувство неприязни к бюрократу (чиновнику). Чувство вполне понятное, хотя в норме контролируемое разумом. Возбуждено это чувство в российской элите было, видимо, на волне либерально-демократического антиимперского движения в XIX веке, а затем усилено марксизмом. Не раз пускались в ход изречения Маркса о государстве типа: «…централизованная государственная машина, которая своими вездесущими и многосложными военными, бюрократическими и судебными органами опутывает (обвивает), как удав, живое гражданское общество».
К концу 20-х годов XX века антигосударственное чувство было подавлено, особенно непримиримо в ходе борьбы с концепцией «перманентной революции». Антигосударственная «оттепель» Хрущева также большого успеха не имела. Но большой антигосударственной программой стала перестройка. Ее надо вспоминать и изучать, тем более что дело ее продолжается. По своей крайней антигосударственности это была небывалая операция.
В программе перестройки была поставлена цель разгосударствления — всего и вся. Одним из главных мотивов в программе манипуляции сознанием была ненависть к работникам госаппарата. Не отрицалось, конечно, что в любом государстве есть бюрократия, но по умолчанию считалось, что наши чиновники хуже западных. В книге-манифесте «Иного не дано» Л. Баткин, призывая к «максимальному разгосударствлению советской жизни», задает риторические вопросы: «Зачем министр крестьянину — колхознику, кооператору, артельщику, единоличнику? Зачем министр заводу, действительно перешедшему на хозрасчет и самофинансирование? Зачем ученым в Академии наук — сама эта Академия, ставшая натуральным министерством?» [12, с. 176].
В лозунге «Не нужен министр заводу!» — формула проекта тотального разжижения общества, превращения России в бесструктурное образование.
Крайними антигосударственниками были «младореформаторы» ельцинского призыва. Видный деятель этого режима Е. Гайдар так выражает их кредо, представляя историю России как сплошное «красное колесо» (1995): «В центре этого круга всегда был громадный магнит бюрократического государства. Именно оно определяло траекторию российской истории… Необходимо вынуть из живого тела страны стальной осколок старой системы. Эта система называлась по-разному — самодержавие, интернационал-коммунизм, национал-большевизм, сегодня примеривает название “державность”. Но сущность всегда была одна — корыстный хищнический произвол бюрократии, прикрытый демагогией» [32]. И это пишет премьер-министр!
После 2000 года антигосударственное чувство используется как эмоциональная поддержка программы по подрыву легитимности уже нынешней государственности России. В своем почти последнем интервью архитектор перестройки А.Н. Яковлев указал врага: «Меня тревожит наше чиновничество. Оно жадное, ленивое и лживое, не хочет ничего знать, кроме служения собственным интересам. Оно, как ненасытный крокодил, проглатывает любые законы, оно ненавидит свободу человека… Я уверен: если у нас и произойдет поворот к тоталитаризму, то локомотивом будет чиновничество. Распустившееся донельзя, жадное, наглое, некомпетентное, безграмотное сборище хамов, ненавидящих людей» [157].
Будучи антигосударственниками, реформаторы 1990-х годов подорвали и другое основание своего авторитета — дискредитировали идею демократии. Они быстро скатились к авторитарным формам правления при очевидной антисоциальной направленности. Согласно опросам, в 1989 году 38% студентов верили, что демократия — это власть народа. В 1990 году таких осталось 28%, а в октябре 1991 года — 9%. На вопрос «Куда движется наше общество в настоящее время?» самые частые ответы среди студентов были такие: «к гражданской войне» — 17%; «к капитализму» — 15%; «к катастрофе» — 14%.
1990-е годы были годами неявной гражданской войны, в которой подавляющее большинство населения («старые русские») потерпело поражение и было обобрано победителями. Большинство ввергли в бедность и страх, поломали жизненные планы, трудовую этику, систему легальных доходов. Повредили и те институты, которые воспроизводили народ, — школу, медицину, армию, науку. Как уже говорилось, народ был в большой мере «разобран» и парализован.
Тогда государство выступило на стороне «новых русских», что к середине 1990-х годов стало очевидно абсолютно всем. Это выразилось в беспрецедентном падении доверия к президенту (рейтинг 2%) и в столь же беспрецедентной попытке парламента объявить ему импичмент с обвинением в «геноциде народа собственной страны».
Настоящий момент В.В. Путин определил так: мы живем в условиях, созданных развалом великой страны. Российская Федерация — государство постсоветское. Значит, нельзя говорить, что оно уже сформировалось, приставка «пост-» означает, что мы пребываем в переходном периоде и действуем в рамках ограничений, заданных катастрофой краха СССР. Современная Россия и в формационном плане является государством переходного типа, ее общественный строй еще не устоялся, возникшие в 1990-е годы производственные отношения с большой натяжкой можно отнести к капитализму, в социальной системе законсервированы многие структуры советского типа, хотя в сильно подорванном и деформированном состоянии.