Нам тогда пришлось на несколько недель прервать раскопки. Хотя Эмерсон и артачился, но нужно было переправить пленников в Каир и объяснить полиции, что произошло. Я предложила навсегда оставить Альберто в гробнице, поскольку мумиям там самое место, но Эвелина пришла в ужас, так что пришлось отказаться от этой заманчивой идеи.
...Итак, на рассвете мы вернулись на судно. На палубе собралась команда, и Эмерсон произнес убедительную речь. Глядя в круглые черные глаза египтян, он соловьем разливался о том, что мумия побита, да и вообще она была фальшивая, а никакого проклятия нет и в помине. В решающий момент он с видом фокусника, достающего из шляпы кролика, выпихнул на всеобщее обозрение подавленного и испуганного лорда Элсмира.
Увидев, что за происками мумии стоял самый простой смертный, да еще англичанин, матросы развеселились и забыли о своих страхах.
С командой Лукаса сложностей и вовсе не возникло. Их преданность кузен Эвелины купил за деньги, а как только финансовый источник иссяк, испарилась и преданность.
В лагерь и в гробницу фараона немедленно отправили группу людей, которые привели изнывающего от жажды Альберто, а также доставили оборудование экспедиции и наши вещи. Я лично проследила за тем, как переносили на носилках бедного Майкла.
И мы, не мешкая, отправились в Каир.
Поездка была чудесной! Паруса свернули и убрали, и мы плыли по Нилу, влекомые лишь течением великой реки. Случались, правда, мелкие неприятности – то сели на мель, то столкнулись с другим судном, отчего последнее потеряло бушприт, а мы получили порцию проклятий от плывших на нем американцев, но эти совершенно обыденные происшествия не могли испортить нам настроения. Во всем остальном поездка прошла как нельзя лучше, Майкл быстро поправлялся, и вскоре я перестала опасаться за его здоровье. Матросы наперебой старались нам угодить: кок целыми днями колдовал у плиты, балуя нас невероятными блюдами, нам прислуживали как членам королевской фамилии, а капитан Хасан беспрекословно выполнял мои указания.
Ночами луна и звезды освещали наш путь, вода серебрилась в их свете... А Эмерсон хранил молчание.
Я все ждала, когда же он вспомнит, если уж ему не хочется извиняться, о своем возмутительном поведении... о том, как он посмел... словом, о поцелуе. У меня наготове был запас уничтожающих колкостей. Но этот несносный человек не только помалкивал, но и вообще избегал меня с проворством, которое можно было бы назвать чудесами ловкости. На таком небольшом пространстве, как корабль, мы постоянно должны были встречаться. Но в кают-компанию я почему-то всегда входила в тот самый момент, когда Эмерсон спешил из нее выскочить; а стоило мне подняться на палубу полюбоваться игрой лунного света, как Эмерсон тотчас каким-то чудом оказывался внизу.
От Уолтера проку не было. Он целыми днями находился подле Эвелины. Эти двое даже не разговаривали, просто сидели рядышком и тупо таращились друг на друга. Уолтер был разумным юношей, и нежданное наследство, свалившееся на Эвелину, ничуть не уменьшило его счастья. Но, может, Эмерсон смотрел на денежные вопросы иначе?
Через два дня я решила, что ждать больше нельзя. Надеюсь, терпение входит в число моих многочисленных добродетелей, но нерешительность добродетелью отнюдь не является. Поэтому как-то вечером я подкараулила Эмерсона и в буквальном смысле загнала его в угол палубы.
Эмерсон вжался в ограждение, и, глядя на его лицо, можно было подумать, будто перед ним крокодил, который вознамерился проглотить его со всеми потрохами.
Дело происходило после ужина. К столу я надела свое кроваво-винное платье и как следует уложила волосы. Разглядывая себя в зеркало, я даже подумала, что выгляжу совсем неплохо. Может, Эвелина и не так уж ошибалась, называя меня привлекательной? Спускаясь в кают-компанию, я с удовольствием прислушивалась к шелесту пышной юбки и кружевных оборок.
– Ну уж нет! – мстительно сказала я, когда Эмерсон, словно вспугнутый краб, дернулся куда-то в сторону. – И не пытайтесь от меня убежать, Эмерсон, вам это не поможет, поскольку я все равно скажу все, что собираюсь сказать! Даже если мне придется кричать, гоняясь за вами по всему судну. Если хотите, можете присесть. Я же постою. Так мне думается лучше.
Эмерсон расправил плечи.
– Да? Я тоже постою. Так как-то безопаснее. Продолжайте, Пибоди. Я слишком хорошо вас знаю, чтобы перечить, когда вы в подобном настроении.
– У меня к вам деловое предложение, – начала я, беря быка за рога. – Оно очень простое. У меня есть средства; конечно, я не так богата, как Эвелина, но денег больше, чем мне нужно. Я собиралась оставить свои деньги Британскому музею. Но теперь мне кажется, что я могу найти им не менее достойное применение еще при жизни, а значит, успею насладиться вложением своего капитала, убив таким образом двух зайцев. Некая мисс Эдвардс основала общество по исследованию египетских древностей. Почему бы мне не сделать то же самое? А вас я хочу нанять в качестве специалиста-археолога. Есть только одно условие...
Тут я замолчала, дабы перевести дух. Разговор давался куда труднее, чем я предполагала.
– Да? – Голос у Эмерсона был каким-то странным. – И что же это за условие? Я набрала в легкие побольше воздуха.
– Я настаиваю на том, чтобы мне позволили принимать участие в раскопках. В конце концов, почему все удовольствия должны доставаться одним мужчинам?
– Удовольствия? – переспросил Эмерсон. – Работать под палящим солнцем, сдирать руки в кровь, питаться тем, от чего станет воротить нос уважающий себя нищий, а в придачу еще змеи, скорпионы и камнепады – это, по-вашему, удовольствие? У вас довольно странное определение удовольствия, Пибоди.
– Может, и странное, но это мое определение удовольствия. Кстати, вы разве стали бы вести такую жизнь, если бы она вам не нравилась? И не говорите мне о чувстве долга! Вы, мужчины, всегда находите высокопарные объяснения своим слабостям. Вы слоняетесь по всей земле, взбираетесь на горы, ищете истоки Нила и рассчитываете, что женщины будут покорно сидеть дома и вышивать крестиком?! У меня с вышивкой из рук вон плохо. Думаю, на раскопках от меня будет гораздо больше толку. Если позволите, могу перечислить, что я умею делать. Итак...
– Не надо, – отказался Эмерсон сдавленным голосом. – Мне слишком хорошо известны ваши таланты.
И он заключил меня в объятия, от которых мои ребра жалобно затрещали.
– Перестаньте! – возмутилась я и попыталась оттолкнуть его. – Я вовсе не эти таланты имела в виду. Прекратите же, Эмерсон, еще немного, и вы вгоните меня в краску. Я не хочу...
– Не хотите? – с сомнением переспросил Эмерсон, поворачивая мое лицо к себе.
– Хочу! – вскрикнула я и бросилась ему на шею.
Спустя довольно долгое время Эмерсон заметил:
– Вы понимаете, Пибоди, что я принимаю ваше брачное предложение исключительно потому, что это единственный способ заполучить ваши денежки? Вы не сможете участвовать в раскопках, если мы не будем женаты. Все европейцы из Каира и Александрии заклеймят вас как распутную и эксцентричную особу, а почтенная мадам Масперо заставит мужа аннулировать мое разрешение на раскопки в Египте.
– Прекрасно понимаю! – радостно ответила я. – А теперь, если вы перестанете меня сжимать с такой силой... я немного подышу.
– Глупости! – отрезал Эмерсон. – Потом подышите.
Последовала новая пауза длиною в жизнь.
– А вы, – наконец заговорила я, жадно глотая воздух, – вы понимаете, что я принимаю ваше брачное предложение только потому, что это единственный способ добиться своего? Какая жалость, что я не родилась на сто лет позже! Тогда бы мне не пришлось выходить замуж за высокомерного и грубого типа, чтобы на законном основании заниматься археологией.
Эмерсон снова впился в мои губы, и мне пришлось опять замолчать.
– Я нашел отличный способ затыкать вам рот, – сказал он спустя какое-то время.
Но тут улыбка сбежала с его лица, а в глазах появилось странное выражение – мне показалось, что я плавлюсь под этим пронизывающим насквозь взглядом.
– Пибоди, вам все-таки придется выслушать правду, хотите вы того или нет. Я без ума от вас! С того самого дня, когда вы ворвались в мою гробницу и принялись командовать, я понял, что вы единственная женщина, которая мне нужна. Почему, по-вашему, я был мрачен и избегал вас с тех пор, как мы покинули Амарну? Я представлял свою дальнейшую жизнь без вас... невзрачное и серое существование без вашего громкого голоса и ваших сверкающих глаз, без вашей великолепной фигуры – вам никто не говорил, Пибоди, что у вас самая лучшая на свете фигура?.. Жалкая, скучная жизнь, где никто не будет сновать повсюду и совать свой любопытный нос куда не просят... И внезапно я понял, что этого не вынесу! Если бы вы сегодня не заговорили, я бы позаимствовал у Альберто костюм мумии и уволок вас в пустыню! Ну вот я все и сказал... Все-таки вы совершенно невозможная особа, Пибоди. Вы победили-таки меня. Довольны?