Довольно высоко над ним. на крыше, бегали крысы, и можно было лишний раз попрактиковаться в счете, а ему это было нужно. Не важно, что это те же самые две или три крысы, не важно, что он их уже пересчитывал много раз. Со счетом теперь дело явно шло лучше — он даже заулыбался, довольный. Еще не удается сосчитать все ниповые[6] жерди, уж очень их много, но, наверно, учитель этому его научит, и тогда он пересчитает их все — на обоих скатах.
Тут он услышал свисток, за ним другой, и кто-то прокричал во весь голос:
— Мы уже объявляли вчера вечером: это очень важное дело, вам и вашим семьям могут быть от администрации большие неприятности!
Бывало интересно угадывать по голосу, кто из членов совета[7] кричит. Но сейчас у него от тревоги перехватило дыхание, и он стал слушать, стараясь не пропустить ни слова.
— Все должны оставаться в селении, уходить нельзя никому!
Ба, да это голос члена совета Морафеаэ!
— Если все-таки хотите уйти,— продолжал голос,— то идите, но потом будете работать задаром и гнуться до земли, таская дерьмо чиновников администрации в Кереме!
Больше Морафеаэ не объявил ничего — ни кто приедет к ним в селение, ни зачем.
Утренний воздух был прохладный и чистый. Когда Хоири вернулся в дом и вошел в кухню, сперва он ничего не увидел, только потом глаза привыкли к темноте. Тетя Суаэа сидела, вытянув ноги, около очага. Она раздувала огонь, и ее щеки то надувались, то опадали. Кокосовая скорлупа потрескивала в очаге, и клубами, похожими на крохотные кучевые облака» вверх поднимался дым.
— Как он режет уши, этот свист! — сказала тетя Суаэа непонятно кому.— Наверно, полицейскому и членам совета просто нравится дуть в свисток. Дуть в раковину потруднее. Отнять бы у них свисток и дать вместо него раковину, как в прежние времена. Уж в нее бы они так часто дуть не стали, а то бы им и не отдышаться. А главное, звук •у раковины глубокий, густой, не то что у этого свистка — визжит тонко-тонко.
Ее слова доносились как будто откуда-то издалека. Она показала рукой вниз, под дом, чтобы Хоири принес оттуда дров. Другие женщины в темных, дымных кухнях соседних хижин слушали, что она говорит, и из тепла этих кухонь тоже начали говорить о том, что происходит в селении.
— Что-то не верю, чтобы наш полицейский и члены совета так уж хорошо понимали и говорили по-английски,— сказала Мафу, добродушная вдова, любительница посмешить и посмеяться.
Некоторые из женщин захихикали, но одна сказала:
— Смеяться над ними легко, а каково было бы тебе на их месте?
— Подумаешь! Уж если белый человек слушает и кивает, когда они говорят по-английски, то неужели я не могу добиться того же самого? Что здесь трудного — говорить «да, сэр» и «нет, сэр»? А ведь они почти ничего другого и не говорят. Щелкать каблуками, вытягиваться и отдавать честь и я сумею. Мне это даже легче, чем отгонять от чиновников мух или вытирать им пот с лица, как делают некоторые члены совета.
Поднялся хохот.
— Да, они, наверно, часто передают нам совсем не те приказы, которые отдают чиновники! Многие приказы наверняка придумывают сами. Будь я членом совета, я бы уж не лезла из кожи, стараясь услужить начальнику патруля, который не старше моего сына. И все это ради того, чтобы их похлопали по спине или дали им скрутку табака![8] А ведь и полицейский и члены совета могли бы, как другие мужчины, ловить рыбу и охотиться — занятие куда приятней!
Морафеаэ тем временем кончил раздавать свои ежеутренние советы и наставления и остановился взять бетель, предложенный ему тетей Суаэа.
— Чем свистеть дни и ночи, пока кишки не вылезут, сходил бы он лучше за своим собственным бетелем! — громко, чтобы он услышал, сказала Мафу.— Боится, наверно, как бы чиновник не засунул свой белый палец в его черную задницу, вот и свистит все время.
Ровесники и ровесницы Морафеаэ очень его любили, но особенно любили его вдовы вроде Мафу — для них, не будь Морафеаэ, жизнь была бы совсем скучной. Мафу просто шутила, обижать Морафеаэ ей вовсе не хотелось.
— Ну уж если бы белый человек так со мной поступил, я бы с ним сделал то же самое,— отозвался Морафеаэ.— Лучше бы чиновники прямо показывали, так или еще как-нибудь, что они сердятся, тогда бы я мог сделать то же, что и они, а там будь что будет. Но они просто ругают нас по-английски, а мы мучаемся — гадаем, что значат эти слова. Когда очень рассердятся, они часто говорят: «Ты, ублюдок!»
8
Речь идет о скрученном в жгут пучке табачных листьев. Таким табаком австралийская администрация на Новой Гвинее часто расплачивалась с местными жителями за проделанную теми работу.