Татьяна Чурус
Крокодил
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Сокольники», – пропел приятный баритончик.
– Ишь ты, – ухмыльнулся бомж Мишаня. Он уже почти четыре часа катался по красной ветке: на улице зима – холодрыга, а в вагоне поезда красота, и пассажиры вежливые попались – за три версты обошли Мишаню: сиди себе на сиденье в гордом одиночестве – можно и прилечь, да воспитание не позволяет. – И как язык не отсохнет твердить по сто раз на дню одно и то ж? Интересно, сколь ему платят, этому осторожнику, я б тоже поработал, а? – Мишаня подмигнул молоденькой студентке в красном шарфе. Он их сразу узнавал, студенток: хорошенькие, свеженькие, с папочкой в руках или с такой штуковиной цилиндрической – и что они там возят, чертежи, что ль? Студентка фыркнула, зажала носик ручкой в красной ажурной перчатке (ишь, сама, небось, вязала), отошла еще дальше. Мишаня и бровью не повел: ну да, не духами французскими от него несет, и что теперь?
Он хотел отпустить дежурную шутку, но не успел и рта открыть: какой-то рыжий вихрастый детина (на студента не похож, плечи – ого-го, двинет – не встанешь) подпрыгнул, словно его укололи в мягкое место – и пулей в двери. Сам-то вылетел, а рюкзачок его – черный такой, пузатый, во всё пузо написано «Будь готов!» – остался лежать на сиденье.
– Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи, – не унимался осторожник.
Пассажиры – совсем зажрались! – ноль внимания: ну лежит чей-то рюкзак – и пусть себе лежит. Правда, какая-то бабулька, обождав чуток, ать – да и подцепила ручкой своего костыля пузатенький рюкзачок, словно рыбак рыбку, и засеменила к выходу.
– А ну стой, раз, два! – по-армейски (а как же, долг Родине отдал сполна) гаркнул Мишаня. Бабулька дернулась, сунула рюкзак ему в руки.
– Только не убивай, сынок! – и в двери (осторожник как раз объявил станцию «Преображенская площадь»).
Мишаня и не думал убивать старушку (не Раскольников какой-нибудь). Он приобнял рюкзачок (тяжелый, гляди-ка!), положил на него голову – и в предвкушении добычи доехал до станции «Комсомольская». Там он вышел, оглянувшись на хорошенькую студентку в красных ажурных перчатках. Та улыбалась, но не Мишане: рядом стоял какой-то сморчок с крашеными волосами и серьгой в ухе и что-то показывал студентке на своем смартфоне. Мишаня лишь вздохнул: годков -дцать бы скинуть, он бы дал этому сморчку прикурить.
– Осторожно, двери закрываются… – поезд умчался. Мишаня надел рюкзак на плечи и зашагал в сторону Ленинградского вокзала. И вдруг его окликнул знакомый дребезжащий голосок:
– Мишка, ты, что ль?
Мишаня резко обернулся: Лелька! Глаза опухшие, губа разбита, на ногах чеботы размера на три больше Лелькиного, на плечах мужское пальто – но все равно Лелька! Сколько ж лет-то прошло? Двадцать? Двадцать пять?
– Мать честная, ты откуда? – Мишаня кинулся к ней, обнял.
– Да так, катаюсь, – хихикнула Лелька: вместо передних зубов – а и зубы были какие, чистый жемчуг! – черная дырка. – А ты?
– Я-то, – приосанился Мишаня, – с работы еду, вишь? – он кивнул на рюкзак.
Лелька прикусила губищу, покачала головой.
– Деловой. «С работы». И семья, небось, имеется?
Мишаня загадочно улыбнулся. А ведь они с Лелькой чуть не поженились когда-то. Эх Лелька, что с тобой стало? Такая видная была, задорная. Частушки пела – огонь.
– Присядем? – Мишаня приобнял свою даму за локоток.
– Да куда? Может, лучше покатаемся?
Они впрыгнули в новенький вагон. Тут же пассажиры расступились – надо же, опять вежливые попались – и Мишаня с Лелькой, рассмеявшись, плюхнулись на свободные, еще тепленькие места. Мишаня решительно расстегнул молнию рюкзака.
– Тэк-с… Посмотрим… – Теплая шапка с помпоном, шарф, дутые перчатки (рыжий детина, видать, снял их в метро). – Держи, это тебе, – Мишаня сунул удивленной Лельке эдакое-то богатство. – Бери-бери, чего ты, зима на дворе! – Лелька натянула на голову шапку, обмотала голую шею шарфом, напялила на грязные руки дутые перчатки (как у боксера, ей-богу!) и сидела ни жива ни мертва (своим товаркам расскажет: мол, глядите, что мне мой подарил). Мишаня, словно факир, продолжал извлекать из чрева рюкзака разные разности. Достал пакетик с бутербродами, сглотнул слюну (жена, видать, этому парню приготовила, уж больно аккуратно сложено), откусил шмат колбасы, глянул на Лельку – та замерла, словно собака, взявшая след. – На, ешь! – Лелька жадно зачавкала, пассажиры брезгливо отодвинулись куда подальше. Мишаня вытащил какую-то банку, повертел туда-сюда: детское питание, ишь ты.
– Маленький у тебя, что ль? – прошамкала Лелька.
– Да нет, другу купил. Друг попросил – я и купил, – прохрипел Мишаня и продолжал извлекать на свет содержимое рюкзака. Еще одна банка. Тоже детское питание. Вкусное, небось. Игрушка. Крокодил. Ну страшилище! Китайцы нашим детям делают, черти. А это что за бутылочка? Ага, вот написано «Детская присыпка». Мишаня покраснел, сунул руку в кармашек – паспорт. «Иванов Михаил Петрович». – Вот те раз: прямо как я, Михаил Петрович! Ну надо же… – Только вот Мишаня не Иванов, а Макаров. А может, и не Макаров: отца своего ни разу не видел – одна запись в свидетельстве о рождении от него и осталась. Сгинул где-то. Мишаня полистал паспорт рыжего. Ага, и дети у него имеются, как положено: «Иванова Анна Михайловна», «Иванова Анастасия Михайловна». – Две девки, а не скажешь!