– У кого? – протянула Лелька. – У друга твоего?
Мишаня кивнул. Сунул руку в рюкзак – вытащил какие-то железяки в пластиковом пакете.
– Ма-те-рин-ская плата, – пролепетала Лелька. – На чеке написано.
Материнская плата… ишь ты… Мишаня попробовал согнуть эту самую плату – несгибаемая, холодная. Совсем как мать. Зинаида Григорьевна. Когда Мишаня развелся с женой Валей – к матери кинулся: пусти, мол, не стал я с Валькой делить квартиру, пусть, мол, живет. Мать только фыркнула: вот и со мной не смей ничего делить – и на дверь показала. Жива ли? Бог ее знает. Мишаня шмыгнул носом.
– Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Парк культуры», – мелодичным голоском пропела какая-то дамочка.
– А ну-ка вставай! – Мишаня дернул за руку Лельку: она взмокла, раскраснелась, но не снимала шапку с помпоном и шарф.
– Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи, – радостно сообщила дамочка.
– Не боись, не забудем!
Мишаня с Лелькой выбежали из вагона.
– А это детское питание, интересно, можно взрослым есть? – прошепелявила Лелька. Шапка съехала набекрень, шарф растрепался.
Мишаня не ответил, схватил ее за шиворот и затащил в поезд. Как только они с Лелькой вошли в вагон, пассажиры расступились, уступая им места.
– Мерси, – выдавил из себя Мишаня.
– А мы чего, обратно, что ли, едем? – завертелась Лелька.
Мишаня кивнул. Лелька положила голову на его плечо, закрыла глаза.
– Видал, сладкая парочка! – донесся до Мишани грудной женский голос. Он обернулся: тетка в огромной шубе тыкала пальцем в них с Лелькой, а мужик с тонкими ногами и большим животом скалил зубы.
Лелька засопела, слюнка вытекла из ее беззубого рта. Мишаня с давно позабытой нежностью глянул на свою бывшую возлюбленную, улыбнулся. Надо же, встретились! Под землей! Может, и хорошо, что она такая, а то дала бы под зад ногой: мол, нужен ты мне, нищеброд. Но и жалко ее: муж ведь у нее был вроде, сын. Эх, жизнь…
– Станция «Красносельская», – снова пропел знакомый голос.
Мишаня схватил Лельку за руку – та насилу продрала глаза – и они, растолкав людей, вылетели из вагона.
– Опять на «Красносельскую» приехали, – зевнула Лелька и оперлась о рыжие перила. – Разморило меня что-то.
– Так ты шапку-то сними. И шарф. И перчатки, – засуетился Мишаня. – Давай сюда, – и он чуть ли не силком вырвал у сонной Лельки свои подарки.
– Как же? – заскулила Лелька. – Ты же мне подарил! Ты же мне подарил!
– Я тебе другие подарю, – оттолкнул Лельку Мишаня, запихивая теплые от ее тела вещи рыжего в рюкзак.
– А я хочу эти! – заскулила Лелька и сунула руку в рюкзак.
Мишаня снова оттолкнул Лельку – та снова сунула в рюкзак свою руку. Но потом успокоилась. Хитро улыбнулась. Будто дитя, которое напакостило и ждет, что скажет мама.
– Ты это, Лель, ты не серчай на меня, – опустил глаза Мишаня. – Не мой это рюкзак. И вещи не мои. И друга никакого нет у меня. И работы. И семьи, – он выдыхал эти короткие фразы, а затем набирал воздуху в легкие – и снова выдыхал. – Ничего и никого у меня нет.
– И у меня, – пропищала Лелька.
– Ты постой здесь, а я… Мне надо найти его, Михаила этого.
Мишаня увидел дежурную – тоненькую девчонку в форменной одежде и красной шапочке (ишь ты, Красная Шапочка!) – и хотел было кинуться к ней, но испугался: а вдруг девчонка сообщит в полицию, и его засадят в кутузку (как того волка)? Этого ему еще не хватало. Нет, надо просто подождать. Вернется же рыжий Михаил за своим рюкзаком, никуда не денется. То-то.
Приехал уже который поезд – из него вышли люди. Но Михаила среди них не было. Лелька закемарила, опершись о перила. К ней подошла дежурная: не положено, мол, здесь спать. Лелька подскочила, приложила руку к голове: так точно! Вот дуреха. Мишаня рассмеялся. Какая она веселая всегда была, Лелька!
– А если он не приедет, а, Мишк? – промямлила Лелька. – Я устала. Есть хочу.