Вот послушайте. Небольшой отрывок о Таганроге: «Ломая упорное сопротивление противника, советские кавалерийские и механизированные соединения прорвались в тыл немецких войск». Читаешь — и нельзя оторваться.
— Дмитрий Николаич, это же не Чехов писал. Это из сводки.
— Но ведь здорово написано. А? Антон Павлович одобрил бы. Он любил такой стиль. Он говорил: «Если на сцене висит ружье, оно обязательно должно выстрелить». А под Таганрогом, уверяю вас, ни одно ружье не гуляло — все стреляли. Немцев только убитыми — свыше тридцати пяти тысяч.
— Да, чудесные дни стоят.
— И вечера неплохие, Петр Максимыч. И в Донбассе, и в Конотопе, и в Бахмаче, и…
— И где еще?
— Об этом будет сказано, сегодня в сводке.
— И завтра будет сказано и послезавтра.
— А в Москве — что за вечера! Я уже не говорю о звездах. Одних ракет сколько в небе!
— Золотая осень!
Семен Кирсанов
СОН ЗЛОВЕЩИЙ, ЗЕЛО ВЕЩИЙ
Под бетонным потолком,
под железным колпаком фюрер
спит в подземной спальне,
над губой торчит щетина,
спит Адольф-полумужчина,
над Берлином бомбопад,
остальные все не спят.
Мимо спальни ходят слуги,
сообщают тихо слухи:
— Говорят… опять котел:
…Русс… до Пруссии дошел…
Говорят… Иван уже…
на германском рубеже…
…Говорят… попался Гаман…
Расстрелял сто тысяч там он.
…Как податься нам в Мадрид…
…Тише, с фюрером припадок…
Сон его теперь несладок,
он рычит, он говорит…
Фюрер спит под колпаком,
под бетонным потолком,
на лице его ожоги,
забинтованные ноги.
Фюрер мечется в постели,
он увидел вещий сон,
что два раза был расстрелян
и сто раз повешен он.
Видел он в своем кошмаре,
что по длинному шоссе
он шагал, его по харе
били, били, били все.
Он проснулся весь в поту
и уперся в темноту.
У дверей стоит охрана —
два эсэсовских уркана,
говорят между собой:
страхом скрючена рука,
острый нос на роже сальной,
под глазами два мешка.
— Дело — дрэк, конец плохой.
— Я один замучил триста
русских пленных большевистов.
— Нас в Швейцарии найдут.
И в Испании! И тут!..
Может, фюрера угробить?
Нас помилуют, должно быть!..
Под бетонным потолком,
под железным колпаком
Гитлер пальцем карту мерит,
веки щурит, зубы щерит:
— …До границы сорок точно,
за три дня пройдут они…
Сто — по Пруссии Восточной,
тоже считаные дни…
От Варшавы до Берлина
всей дороги половина!..
А они — идут, идут,
скоро, скоро будут тут!
Надо золото скорее
отослать за Пиренеи…
Бриллиант зашить под кожу!.. —
Ужас корчит злую рожу,
истекает пеной рот,
черным мучимый недугом,
слышит он — шаги за Бугом,
видит свой последний год,
чует он петлю на шее
и на набережной Шпрее
слышит голос:
— Суд идет!
Захотела свинья ландшафт писать.
Подошла к забору, в грязи обвалялась, потерлась, потом грязным боком о забор — картина и готова.
Свинья отошла, прищурилась и хрюкнула.
Тут скворец подскочил, попрыгал, попикал и говорит:
— Плохо, скучно!
— Как? — сказала свинья и насупилась, прогнала скворца.
Пришли индюшки, шейками покивали, сказали:
— Так мило, так мило!
А индюк шаркнул крыльями, надулся, даже покраснел и гаркнул:
— Какое великое произведение!..
Прибежал тощий пес, обнюхал картину, сказал:
— Недурно, с чувством, продолжайте… — И поднял заднюю ногу.
Но свинья даже и не поглядела на пса.
Она лежала на боку, слушала похвалы и похрюкивала.
В это время маляр пихнул ногой свинью и стал забор красной краской мазать…
Завизжала свинья, на скотный двор побежала:
— Пропала моя картина, замазал ее маляр краской… Я не переживу горя.
— Варвары… варвары… — закурлыкал голубь.
Все на скотном дворе охали, ахали, утешали свинью, а старый бык сказал:
— Врет она… переживет.
Вл. Масс и
Мих. Червинский
НА ВАШЕМ МЕСТЕ
Давайте условимся: вы — это мы,
А мы — это вы. Понимаете?
Вы напрягаете ваши умы
И что-то для нас сочиняете.
А мы открываем вот этот журнал,
Читаем вот это творение
И тихо, но так, чтобы каждый слыхал,
О нем говорим свое мнение.
Представьте, что этот обмен совершен,
Вы приняли наше условье.
Вот только тогда, перечтя фельетон,
Судите о нем на здоровье.
Суждение ваше тогда, все равно.
Серьезное или наивное.
Не будет пристрастным, а будет оно
Вполне, так сказать, объективное.
Так в жизни всегда, не сердясь, не грубя.
Отнюдь не теряя терпения.
Поставьте на место чужое себя.
Потом принимайте решение.
Ну, скажем, вы — пред, или, может быть, зам.,
И кто-то приносит вам жалобы,
И жалобы эти поэтому вам
Скорей разобрать не мешало бы.
Тогда допустите, что жалобщик — вы,
А вы — это он! Понимаете?
И вам не придется ломать головы,
И вы головы не сломаете.
Вы сразу учтете все «против» и «за»
И верное все и неверное
И примете, можно сказать, за глаза.
Решение нелицемерное.
Допустим, вы — автор, который принес
Сценарий, и в этом сценарии —
Трактуется, скажем, важнейший вопрос,
Касающийся кулинарии.
Взгляните немедленно как режиссер
На это изделье сценарное.
Тогда вы поймете, прочтя этот вздор.
Что автор — явленье бездарное.
Конечно, помочь вы готовы всегда.
Вы автора так не оставите,
И вы как соавтор почти без труда
Сценарий немного поправите.
Но вот вы не автор и не режиссер —
Вы зритель, как прочие зрители.
Тогда вы, скажите, на этот позор
Как зритель смотреть захотите ли?
Как зритель картину вы будете крыть!
Как автор — возьметесь за новую.
А как режиссер вы начнете валить
С больной головы на здоровую.