Мудрый Чуирококо на пляже в сознании девушки повернулся к серо-голубой воде, замерцал и пропал. И тут же берег затопило алым. Девушка без имени, не помня себя от страха, забилась между лавкой и стоящим мёртвым внутри себя чужаком с веслом.
Лодка затрещала, накренилась. Худой чужак закричал, дёргая верёвку на себя. Девушка без имени захрипела, не сводя взгляда с красной чешуи, с огромной змеиной морды, с четырёх человеческих рук, которые будто пытались отломать кусок лодки. И было понятно, что им это под силу.
— Красный крокодил, — просипела девушка и дёрнулась сильнее, когда лапа чужака рассекла верёвку на шее. Человек с веслом грёб, не оборачиваясь, внутри он становился лишь мертвее.
9
Песок облепил лежащую на нём руку. Шевельнулась? Нет, показалось. Зелёный жук с гудением опустился на раскрытую ладонь, прополз по линии жизни, замер на развилке голубых вен и скрылся под рукавом рубашки.
Волна накатила, слизала с пальцев песок, обнажив бурые от крови полукружья под ухоженными ногтями, и с шипением ушла, ловя последние лучи заходящего солнца. Жук выполз на грудь лежащему человеку, прошёлся к ключице, встал на задние лапки, потёр передние. Он будто выбирал место для трапезы. Несколько быстрых шагов, и вот зелёная хитиновая капля скользнула к шее человека. Следующая волна ударила его в бок, приподняла и потащила. Бросила.
Жук замер на высоком кадыке. Ещё немного. Колючая щетина. Приоткрытые губы. Следующая волна повлекла тело дальше. И дальше. К тому месту, где почти у самого берега находился скос. Обрыв. За которым сразу росли, выгибаясь будто в танце жертвоприношения, красно-серые кораллы.
Жук заполз в ноздрю. Выбрался оттуда. Застревая щетинками на лапках в порах щеки, проследовал к глазу. Волна. Зелёные крылья выпростались из-под панциря, жук забился, пленённый преградой, вылез на лоб и всё же взлетел. Бриз бросил насекомое в сторону, где длинный язык лягушки тут же обвил жёсткое тело. Миг. И жука как не бывало. Серая цапля в два шага достигла добычи, лягушка квакнула в последний раз — шелест крыльев — и берег остался пуст. Мудрый Чуирококо, затаившийся между остовов кораблей, нырнул, высматривая то, что до этого лежало на песке.
— Греби!
Таким был последний приказ Элоиза. И Данхо, ощущавший себя задохнувшейся рыбой в сетях, не чувствуя тела, встал, поднял весло и начал грести.
Что-то происходило вокруг: лопотала и будто молилась девушка, визгливо покрикивал Элоиз, плескало море, скребли по каменистому побережью весло и днище. Но Данхо было всё равно. С виду всё равно. Но внутри него бушевал пожар. Он горел отчаянно и дико, он не давал вздохнуть, зарычать, требуя свободы, требуя своё тело и волю назад, не даже заплакать… Уж от этого Данхо отучился давно.
Весло упёрлось в берег. Монотонные движения руками не были способны сдвинуть лодку с места. А она кренилась, заваливалась на правый бок, и Данхо тоже готов был упасть. Но ему не позволил это сделать запах.
Резкий запах красного перца и эвкалипта — запах ответственности, радости, цели, смеха и надёжного плеча рядом. Запах одного из близнецов — Джана.
Мышцы не слушались, невозможно было повернуться, лишь бешено вращались глаза и пульсировала вспухшая кожа на шее сбоку с едва заметной покачивающейся иглой. Что-то путалось о ноги. Нет, кто-то. Не важно. А так ли это было не важно? Проклиная себя последними словами, Данхо скосил глаза: девушка. Она глядела на него испуганно, странно. Нет, не на него, на иглу.
— Помоги, — беззвучно, почти не размыкая губ, просипел Данхо. И девушка помогла.
Цепкой обезьянкой прыгнула ему на грудь, обхватила руками-ногами — между одетым и обнажённым телами оказалось весло — и повалила. В море, в пучину. Данхо успел заметить алую чешую перед тем, как всё стало зелёным. Напротив вспыхнули пламенем глаза девушки. Пронзительная боль и игла покинула шею. А Данхо продолжал грести.
Он двигал зажатым веслом и не мог остановиться. Он вспомнил, что не было приказа дышать. Он вспомнил о четверых, которых часто звал своими морскими братьями… Павших от его руки. И пожелал не дышать. Стыд сжигал его изнутри. Стыд заставлял кровь бурлить. Кровь разносила остатки яда по телу. По телу, которое больше не хотело жить.
Джанпришьюрайя не успел подхватить Данхо и девушку, а те уже канули в воду. Сейчас Ангуис занимало одно: десяток игл, вонзившихся в грудь, и торжествующий человечек напротив с плевательной трубкой у губ, будто танцующий на краю накренившейся лодки.