Девушка без имени пыталась объяснить себе этого человека и не могла. Большой и недвижимый — это признак ума, житейской мудрости. Но блёклые глаза, поникшие плечи, руки, сцепленные на коленях — так выглядели только люди, потерявшие всё, уставшие от себя и от жизни, отрёкшиеся от самой сути жизни. Так выглядела она сама — девушка без имени.
И тогда она поняла, что в большом теле существуют будто двое: один живой и сильный, а другой мёртвый и послушный. И всё сразу стало понятно. Другой победит. Ведь смерть побеждает всегда.
Девушка без имени не пыталась призвать огонь. Руки были связаны за спиной, на шее — тугая верёвка, второй конец которой опоясывал худого человека. Девушка без имени не хотела за большую воду, не есть, не пить, не жить, не умирать. Желания будто смыло приливом, оставив зализанный берег безмолвной пустоты.
Пустой берег. Серый берег. Песок? Нет. Ведь не видно крокодильих гнёзд. Галька. Мелкая серая галька. Девушка без имени неспешно шла по пустынному берегу внутри себя, не ища никого, не зовя. Просто шла...
... А лодка плыла между берегом и обломками кораблей на юг. Никто не мог видеть лодку с моря, ведь как только земля после ночного буйства стихии остыла, поднялся мираж, и там, где догорали пальмы, где высилась груда тел, где металась одинокая женщина стаскивая на берег троих своих самых верных людей, всем виделись лазурные воды с резкими полосами солнечных бликов.
Девушка без имени шла по серому пляжу, прикрывая глаза ладонью. Но вот что-то шевельнулось на границе видимости. Белое и длинное. Оно было таким реальным, что девушка подскочила, раскрыв широко глаза, и воскликнула:
— О, мудрый Чуирококо, ты пробрался в мои сны! Ты желаешь направить меня, хоть я тебя и покинула?..
Договорить она не успела. Рывок верёвки на шее бросил девушку к ногам худого человека. Никто не понял речей девушки, но большой человек вдруг встал и взялся за весло. Он медленно направил лодку вдоль берега. По днищу то и дело скрежетали камешки, возможно рифы. Девушка без имени прижалась ухом к тёплым, пахнущим незнакомо шершавым доскам лодки, вслушиваясь в говор вод. И вернулся берег, и белый крокодил был там, глядя на последнюю из племени его острова равнодушными красными глазами.
* * *
— Мамы долго нет, — Нгъянурочаче перевесился через борт, глядя туда, где ещё недавно был остров.
— Кровью пахнет. Дурно пахнет, — Джанпришьюрайя коснулся кончиком хвоста спины брата, указывая вправо, где мираж только-только начал затягивать обожжённые пальмы. — Чуешь?
— Кровь перемещается, — заметил Нуро, попробовав воздух раздвоенным языком. — Папина кровь.
— Мама будет ругаться, что ты его так называешь, — фыркнул Джан.
Почти сразу, как Данхо появился в их команде, он сблизился с той, кто однажды спасла их. И потому, не желая других имён и званий, они обращались к тому, кто был старше их всего на три года, как «папа». Данхо это даже нравилось. Он не упускал случая поговорить со своими великовозрастными «детишками», никогда не ругался с мамой, и вообще его все любили. Вот только запах папы изменился после вчерашнего вечера.
Также было и три года назад, когда долго гостили на плавучем рынке.
Страх. От папы пахло страхом. Джан и Нуро ненавидели этот запах. С ним всегда приходили кровь и боль. Особенно боль. И сейчас, учуяв неладное, Ангуис окликнули команду, предупредили и скользнули в воду, не подняв и всплеска.
Игривые волны окутали сильные тела. Руки гребли равномерно. Хвосты скользили, удерживая между течений. И было в этом особое единение природы, которое Ангуис чувствовали как свободу. Но единственная свобода, которой им хотелось, была на их корабле «Прекрасная Элейн» рядом с мамой и папой.
Братья хлопнули по ладоням друг друга и разделились. Джан, который больше всех не любил запах страха, отправился по его следу. Мама всегда учила преодолевать свои чувства. Оттого догнать папу стало целью Джана. Нуро не менял курс. Там впереди, отделённая пеленой крови, была мама. И даже если её не надо спасать, Нуро спасёт, заберёт её оттуда домой. Ведь нет ничего важнее мамы, которая всегда рядом, которая говорила ласково, никогда не ударяла даже в шутку и совсем их с братом не боялась.
Мираж рябил. Вблизи он был похож на плёнку масла, налитого на стекло. И таких слоёв было несколько. А что за ними — непонятно. Но тревога за маму и папу обострила чувства детей. И мираж, и рифы, и остовы кораблей не получили жертв, не зацепили крепких тел, не задержали ни на миг.