Когда Эска подошел справа, Марк напрягся, мышцы будто закаменели. Сейчас шрам был весь на виду. Марк не верил в утешительную сказку про «украшение мужчины». Багровая полоса взрытой кожи на правом бедре напрочь отбивала желание раздеваться перед кем-то.
Эска шрам, конечно, заметил, но ничего не сказал. Но спросил с интересом:
— Ты танцор? У тебя хорошая фигура.
— Нет.
— Точно, боксер. Профессионал?
— Любитель.
На этом допрос закончился. Эска остановился прямо перед Марком и посмотрел в глаза, подняв голову.
— Напоминаю: я решаю, что делать, Фидо. Иди к дивану.
Линолеум холодил голые ступни. Марк не к месту подумал, не подхватит ли заразу, разгуливая тут босиком. Но пол казался чистым, почти стерильным. Интересно, приходится ли им смывать кровь после посетителей?
— Перегнись через подлокотник, — велел Эска.
Марк сделал, как ему велели, уперся согнутыми руками в сиденье. Кожа негромко скрипнула.
— Подвинься выше.
Марк вздрогнул, почувствовал на своих боках руки. Кожа у Эски оказалась теплая, от чего волоски на теле Марка встали дыбом. Но никакого эротизма в прикосновениях по-прежнему не было. Эска помог клиенту подвинуться вперед, уложил, как нужно. Потом отступил на шаг, осматривая.
— Все равно слишком низко. Подожди.
Он взял с подоконника толстую стопку рекламных журналов.
— Приподними бедра. Вот так.
Чувствовать голым пахом глянцевую бумагу было не слишком приятно. К тому же руки из-за выступившего на коже пота скользили, и Марк боялся, что не сможет долго удержаться в одной позе.
Эска решил проблему. Он потянул веревку, лежащую на спинке дивана. Оказалось, одним концом она была привязана к чему-то позади мебели. Эска туго натянул веревку, пропустив ее по пояснице Марка и крепко зафиксировав под сиденьем. Тот поморщился, чувствуя, как туго она впивается в тело. Но спорить не стал. Неуверенность и опасения ушли, на смену им пришли спокойствие и уверенность.
Марк подчинился, когда Эска велел вытянуть руки вперед и зафиксировал их тоже. Третья веревка обвила лодыжки. Теперь Марк упирался в пол самыми кончиками пальцев, а руки были неудобно вытянуты вперед и касались противоположного подлокотника.
Эска заметил это:
— Диван рассчитан на рост поменьше. Ты громила.
Сказано это было почти дружелюбно, но Марк не обманывался тоном. Он прекрасно понимал, что за этим последует. Сейчас он был беспомощно раскрыт, разложен, как десерт на блюде. Из-за стопки журналов под бедрами задница высоко поднималась. Он ожидал, что Эска коснется его там (живо припомнились шуточки Кассия, которые уже не казались смешными или глупыми). Но Эска не сделал ничего подобного. Отошел к столу, и Марк услышал влажный стук падающих капель и резкий свист рассекаемого воздуха.
— Тебя раньше не пороли, так ведь?
— Никогда.
— Тогда начнем с десяти ударов. Можешь кричать, комната изолирована, никто не услышит.
— Я не буду кричать.
— Все так говорят. И все кричат.
Эска легко, по-кошачьи, вернулся к дивану. Еще раз осмотрел Марка, подергал веревку и обошел кругом. Теперь он стоял в ногах, и Марк не мог его видеть. Он прижался щекой к обивке, прислушиваясь к движениям за спиной.
В какой-то момент ему показалось, что сейчас обнаженной кожи коснется хлыст, и Марк вздрогнул всем телом, напрягся.
— Я еще ничего не сделал, — с легкой насмешкой произнес Эска. — Бояться надо после, а не до. Расслабься.
И едва Марк это сделал, как хлыст обжег кожу по-настоящему. Эска, не давая опомниться, ударил снова, второй удар лег рядом с первым.
Марк уперся лбом в сиденье дивана, тяжело дыша через рот. Боль была ему знакома, четыре месяца он мучился в больнице, пока врачи вытаскивали осколки и собирали мышцы по фрагментам, еще полгода потом расхаживал ногу. Но боль от этих ударов казалась особенно невыносимой: он не мог шевельнуться или защититься. Стоило напрячь руки — и узлы моментально затягивались туже, веревки до боли впивалась в кожу.
Марк заставил себя расслабиться. Стало легче.
Эска дал ему передохнуть несколько секунд, а потом занес хлыст снова.
Каждый следующий удар был как вспышка, но даже в перерыве между ними ягодицы нестерпимо саднило или жгло. Марк вздрагивал от каждой вспышки боли. Ноги и руки ныли от напряжения, попыток вырваться из пут. Он взмок от пота и, если бы не веревки, руки давно соскользнули бы с обивки дивана.
После девятого удара Марк испытал облегчение. Всего один — и конец. После десятого он позволил себе отдохнуть, лег ничком, удерживаемый только веревками. И счастливый от того, что пытка закончилась.
Но жалящее прикосновение хлыста заставило вскинуться.
— Ты же сказал, десять!
— Мне было интересно, считаешь ты или нет.
Эска обошел его и наклонился. Приподнял подбородок Марка.
— Как ты себя чувствуешь?
Тот прислушался к ощущениям. Зад горел огнем, вероятно, садиться будет невозможно несколько дней. Натруженные мышцы ныли, как после изнурительной тренировки. Но вместе с тем в теле чувствовалась странная легкость, словно осознание выполненного долга после трудного дела. Подобрать названия этому ощущению Марк не мог.
— Странно, — ответил он наконец.
— А ты и правда не кричал. Тебе понравилось?
Эска крепко сжимал пальцами его подбородок, отвернуться было невозможно, но и смотреть в глаза — тоже. Марк неохотно признался, скорее себе, чем ему:
— Да.
Это было неправильно, неприятно, болезненно — но ему правда понравилось. Марк больше не чувствовал неприязни к себе или отвращения к происходящему. Признание далось тяжело, но сейчас он чувствовал себя освобожденным.
Эска развязал веревки и неожиданно сильно подхватил под руку, помогая подняться.
— Спасибо.
— На здоровье. Там зеркало на стене.
В ответ на непонимающий взгляд Марка Эска пояснил:
— Некоторых интересует состояние их зада после порки. Можешь посмотреть.
— Воздержусь. Можно одеться?
— Да. На сегодня все.
Эска отошел к столу. Взял листок бумаги и принялся что-то на нем писать.
Марк с трудом натянул белье. Замер, когда ткань коснулась кожи. Даже от легкого прикосновения жжение усилилось. О том, чтобы надеть джинсы, было страшно подумать. Марк сделал это быстро, словно нырнув в холодную воду. На то, чтобы наклониться и завязать шнурки, сил не хватило. Он даже не надел носки, сунул их в карманы, а шнурки запихал поглубже в ботинки. До машины дойти можно.
Когда он полностью собрался, Эска как раз прикреплял листок к плетке. Марк различил написанное имя: «Фидо». Стек был аккуратно повешен в настенный шкаф, где уже было еще около десятка таких же. Марк отвернулся, зрелище наглядно показало, какой поток извращенцев проходит регулярно через кабинет. «И ты теперь один из них», — напомнил он себе.
— Ты хорошо держался, — сказал Эска. — Я доволен. Можешь не приходить на этой неделе.
Он подал Марку куртку, как пальто женщине. Тот забрал ее и надел сам. Показалось, что Эску это маленькое проявление непокорности позабавило. Но он отыгрался, дважды распахнув перед Марком двери: из комнаты и из коридора. Но потерял интерес сразу же, как тот вышел в приемную.
Дома Марк первым делом подошел к зеркалу.
Зрелище было пугающим для неподготовленного человека: кожа на ягодицах сильно покраснела. И малейшее прикосновение причиняло боль. На спине, около поясницы, пролегла красная борозда: след от веревки. Точно такие же полоски остались на запястьях и на ногах. Они саднили, но терпимо.
Марк, как был, голышом, отправился на кухню, приготовил грелку со льдом и уселся на нее верхом.
— Вот это кайф, — пробормотал он, чувствуя, что боль понемногу отпускает.