А Дженис говорит Ставросу:
— Чарли, почему бы тебе не заказать для всех нас? Мы ведь в этом не разбираемся.
Кролик произносит:
— Я знаю, чего я хочу. Я сам закажу. Я хочу... — и читает первое попавшееся в меню, — пайдакию.
— Пайдакию, — повторяет Ставрос. — Не думаю. Это маринованная баранина. Ее заказывают за день и не меньше, чем на шестерых.
Нельсон говорит:
— Пап, через сорок минут начинается фильм.
Дженис поясняет:
— Мы хотим посмотреть этот дурацкий фильм про космос.
Ставрос кивает с таким видом, будто знает, о чем речь. Уши Кролика улавливают какое-то странное эхо. Словно все, что говорят между собой Дженис и Ставрос, уже неживое, вторичного, так сказать, употребления. Ничего удивительного: они ведь целый день работают вместе.
— Фильм плохой, — говорит им Ставрос.
— Чем же он плохой? — раздраженно спрашивает Нельсон. На лице его появляется такое выражение, какое бывало в младенческом возрасте, когда в бутылочке не оставалось молока: губы расквашиваются, глаза западают в глубь глазниц.
— Тебе, Нелли, фильм понравится, — уступает Ставрос. — Сплошные игрушки. А мне подавай сексуальность. Наверное, в технике я не вижу ничего сексуального.
— Неужели все должно быть сексуальным? — спрашивает Дженис.
— Не должно быть, но должно стремиться быть, — говорит Ставрос. И, обращаясь к Кролику, предлагает: — Закажи сувлакию. Тебе понравится, и это быстро готовят. — И удивительно лаконичным жестом — одно движение кисти, ладонью наружу, как будто он только что щелкнул пальцами, локоть на столе даже не дрогнул — подзывает матрону, которая тотчас со всех ног спешит к ним.
Ставрос заказывает, говоря с ней по-гречески, а Кролик изучает Дженис — она вся как-то странно светится. Время к ней милостиво. Словно жалеет ее. Недоброе выражение, которое в юности придавал ее лицу поджатый рот, смягчило появление мелких морщинок, а редкие волосы, так раздражавшие Кролика как еще одно свидетельство его обделенности, теперь расчесаны на прямой пробор и двумя мягкими крыла-ми ниспадают на уши. Она не красит губы, и при определенном освещении лицо ее выглядит суровым лицом цыганки, горделивым, как на фотографиях партизанок-бойцов. Схожесть с цыганкой она унаследовала от матери, а горделивость ей придали шестидесятые, избавившие ее от необходимости носить рюши и оборки. В заурядности достаточно красоты. А сейчас Дженис так и источает радость, ерзает на своих округлых ягодицах, и руки танцуют, возбужденно мелькая белыми птицами в свете свечей. Она говорит Ставросу:
— Если б ты не появился, мы бы умерли с голоду.
— Да нет, — говорит он ободряюще, как трезвый реалист. — О вас позаботились бы. Люди тут славные.
— Эти двое, — говорит Дженис, — типичные американцы, от них никакого проку.
— Кстати, — обращается Ставрос к Кролику, — я вижу, ты налепил на старого «фэлкона» флажок.
— Я сказала Чарли, — говорит Кролику Дженис, — что это, уж конечно, не я наклеила.
— А что тут плохого? — спрашивает Кролик, обращаясь к обоим. — Это же наш флаг, верно?
— Безусловно, это чей-то флаг, — говорит Ставрос. Ему совсем не нравится такой поворот разговора, и, сведя ладони, он слегка постукивает кончиками пальцев прямо под своими защищенными очками слабыми глазами.
— Но не твой, а?
— Когда речь заходит о флаге, Гарри становится настоящим фанатиком, — предупреждает Дженис.
— Никакой я не фанатик, просто меня огорчает, что есть люди, которые заявляются сюда набить кошелек...
— Я родился здесь, — перебивает его Ставрос. — И мой отец тоже.
— ...а потом плюют на чертов государственный флаг, — продолжает Кролик, — как будто это клочок туалетной бумаги.
— Флаг — это флаг. Клочок материи.
— Для меня это больше, чем клочок материи.
— И что же он для тебя?
— Это...
— Это королева рек Миссисипи.
— Это гарантия того, что другие не будут все время за меня договаривать.
— Только через раз.
— Это уже лучше, чем все время, — как в Китае.
— Слушай. Миссисипи, спору нет, река полноводная. Скалистые горы действительно впечатляют. Просто я не могу радоваться, когда полицейские бьют хиппи по голове, а Пентагон играет в ковбоев и индейцев по всему земному шарику. И твоя картиночка именно это для меня и значит. Она означает: долой черных, пусть ЦРУ разберется в Греции[25].
— Если мы там не разберемся, другие за нас разберутся — как пить дать: греки, похоже, ни на что не способны.