– Он был сила, – говорит Кролик про Тотеро. – Он был величайшим тренером округа. Без него я был бы ничто.
– Нет, Гарри, ты не прав. Ты сделал для меня больше, чем я для тебя. Девушки, в первой же игре он набрал двадцать очков.
– Двадцать три, – уточняет Кролик.
– Двадцать три очка! Вы только подумайте! – Девицы продолжают есть. – Гарри, помнишь состязание на первенство штата в Гаррисберге – и шустрого недомерка из Деннистона?
– Да, он был совсем коротышка, – говорит Гарри Рут. – Пять футов два дюйма, уродливый, как обезьяна. И притом подличал.
– Да, но свое дело он знал, – говорит Тотеро, – свое дело он знал. Гарри столкнулся с сильным противником.
– А помните, как он поставил мне подножку?
– Верно, я и забыл, – подтверждает Тотеро.
– Этот коротышка ставит мне подножку, и я лечу кувырком. Если бы стенка не была обита матами, я бы разбился насмерть.
– А что было дальше, Гарри? Ты его отделал? Я совсем забыл про этот случай, – говорит Тотеро с набитым ртом и жаждой мести в груди.
– Да нет, – медленно отвечает Кролик. – Я никогда не нарушал правил. Судья все видел, а так как это было уже в пятый раз, его удалили с поля. И тогда мы их расколошматили.
В лице Тотеро что-то гаснет, оно становится рыхлым и вялым.
– Верно, ты никогда не нарушал правил. Никогда. Гарри всегда был идеалистом.
– Просто не было нужды, – пожимает плечами Кролик.
– И второе удивительное свойство Гарри – с ним никогда ничего не случалось, – сообщает Тотеро девушкам.
– Нет, однажды я растянул запястье, – поправляет Кролик. – Но что мне действительно помогало, как вы сами говорили, так это…
– А что было дальше? Просто ужас, до чего я все забыл.
– Дальше? Дальше был Пенноук. Ничего не было. Они нас побили.
– Они победили? Разве не мы?
– Да нет же, черт возьми. Они здорово играли. У них было пять сильных игроков. А у нас? По правде говоря, только я один. У нас был Гаррисон, он был о'кей, да только после той футбольной травмы он уже больше никогда не оправился.
– Ронни Гаррисон? – спрашивает Рут.
– Вы его знаете? – с тревогой спрашивает Кролик. Гаррисон был знаменитый бабник.
– Я не уверена, – довольно равнодушно отзывается Рут.
– Невысокого роста, курчавый. Чуточку прихрамывает.
– Нет, не знаю, – говорит она. – Пожалуй, нет.
Как ловко она управляется одной рукой с палочками; вторая лежит на коленях ладонью вверх. Он с удовольствием смотрит, как она наклоняет голову, как наивная толстая шея подается вперед, сухожилия на плече напрягаются, губы смыкаются вокруг куска. Палочки точно рассчитанным движением зажимают еду. Просто удивительно, сколько нежности у этих толстух. Маргарет – та, словно лопатой, сгребает еду тусклой изогнутой вилкой.
– Мы проиграли, – повторяет Тотеро, зовет официанта и просит еще раз повторить те же напитки.
– Мне больше не надо, спасибо, – говорит Кролик. – Я уже и так пьян.
– Вы просто большой пай-мальчик, – говорит Маргарет. Она до сих пор не усвоила, как его зовут. Господи, до чего она ему противна.
– О чем я начал говорить и что, по вашим же словам, мне и вправду помогало, так это одна хитрость – держать мяч обеими руками, почти соприкасаясь большими пальцами. Вся штука в том, чтобы держать мяч перед собой, и тогда появляется это славное легкое чувство. Мяч со свистом сам летит вперед. – Он показывает руками, как это делается.
– Ах, Гарри, – грустно замечает Тотеро, – когда ты ко мне пришел, ты уже умел бросать мяч. Я внушил тебе всего лишь волю к победе. Волю к совершенству.
– Знаете, моя лучшая игра была не в тот раз, когда мы набрали сорок очков против Аленвилла, а в предпоследнем классе. Мы в самом начале сезона поехали в дальний конец округа, в маленькую забавную провинциальную школу, там было всего около сотни учеников во всех шести классах. Как она называлась? Что-то птичье… Вы должны помнить.
– Птичье… Нет, – отвечает Тотеро.
– По-моему, это был один-единственный раз, когда мы их включили в программу соревнований. Там был такой смешной малюсенький квадратный спортзал, и зрители сидели на сцене. Какое-то забавное название.
– Птичье, птичье, – повторяет Тотеро. Он озабочен. Он все время потирает ухо.